— Так, а ты? — повторяет он. — Изменяешь мне, я имею в виду.
— Нет.
Я произношу это слово со странной убежденностью, будто я никогда ему не изменяла, будто эта мысль даже не приходила мне в голову.
— Хорошо, потому что я плохо реагирую на то, что другие прикасаются к тому, что принадлежит мне. — его палец скользит по моей щеке, оставляя мурашки, когда он проводит по моей нижней губе чувственной лаской. — Ты моя, не так ли, королева выпускного?
Королева выпускного.
Моя грудь трепещет то синхронно, то несинхронно.
Не знаю, почему мне так нравится, когда он так меня называет. Возможно, потому что это не Рейна и не Рай. Это не кража личных данных и не путаница.
Это всего лишь я.
Его большой и указательный пальцы сжимают мой подбородок.
— Ответь мне.
— Я не принадлежу тому, кто хочет причинить мне боль.
Возможно, меня необъяснимо влечет к Ашеру, но я никогда, ни разу, не забывала, что он сделал со мной. Этот страх был диким и необузданным, и я почти чувствую, как повисла на крыше или как, те же самые пальцы душили меня с намерением покончить с моей жизнью.
Люди думают, что когда у вас возникают мрачные мысли о том, чтобы покончить с собственной жизнью, вы почувствуете облегчение, когда кто-то другой снимет с вас это бремя и закончит за вас.
Это неправда, по крайней мере, не для меня.
Тот ужас, который я испытала тогда, все еще пульсирует у меня под кожей, в крови. Это были одни из редких моментов, когда я думала, что не хочу умирать, что не могу уйти просто так.
Не думаю, что когда-нибудь забуду этот тип ужаса.
— О, но ты принадлежишь. — рука Ашера опускается вниз, пока не обхватывает мое горло. — Ты, блядь, принадлежишь.
— Но...
Он сжимает, перекрывая мне доступ воздуха и мои слова.
— Заткнись, не говори об этом. Не сегодня.
Не сегодня? Что, черт возьми, это должно означать?
Все еще сжимая мою шею, его большой палец поглаживает вверх и вниз точку моего пульса, будто успокаивая ее, ощущая ее, убеждаясь, что она там.
Есть что-то в том, как он держит мое горло в плену. Иногда это жестко, доминирующе и призвано доказать свою точку зрения. В других случаях, как сейчас, это почти... нежно, предназначено для установления связи.
— Ты никогда больше не провернёшь подобное дерьмо на балконе, поняла?
Он не сверлит меня взглядом. Вместо этого все его внимание сосредоточено на моей шее.
В чем именно его проблема? Он ведет себя странно для того, кто активно пытался покончить с моей жизнью.
Когда я не отвечаю — отчасти потому, что он едва позволяет мне дышать, не говоря уже о том, чтобы говорить, — он кладет другую руку мне на затылок и заставляет меня кивнуть ю.
— Это означает «да». То есть: я больше никогда этого не сделаю, Ашер. Я не позволю людям увидеть меня такой. — затем он отпускает меня, убирая от меня обе руки.
Странный тип пустоты покалывает мою кожу, как будто я не хочу, чтобы он уходил.
Почему, черт возьми, я не хочу, чтобы он уходил?
Он подходит к кровати, и я наблюдаю за каждым его движением. Слово «останься» вертится у меня на кончике языка, но я его не произношу.
Очнись, Рейна, или Рай, или кем бы ты ни была, черт возьми.
Я ожидаю, что он уйдет, но он оборачивается. Опасная похоть на его лице застает меня врасплох, когда он тянется ко мне.
— Что...
Слова замирают у меня в горле, когда он хватает обе мои лодыжки в своей сильной, безжалостной хватке и притягивает меня к себе одним безжалостным рывком.
Телефон выпадает из моей руки и с грохотом падает на пол. Мои ноги раздвигаются, и кожаная юбка задирается до бедер, едва прикрывая ягодицы.
Ашер опускается коленями на пол, а обе мои ноги беспомощно повисают на его широких плечах.
— Что ты делаешь? — я задыхаюсь, мой голос хриплый и прерывистый, будто я бежала.
— Ты уже поужинала. Пришло время моей трапезы.
Я едва перевариваю его слова, когда он задирает мою юбку вокруг талии и стягивает трусики. Порыв воздуха накрывает меня изнутри, и мой позвоночник дергается.
Из него вырывается стон, когда он раздвигает мои ноги, рассматривая меня поближе.
— Ты мокрая. Какого черта ты промокла, королева выпускного?