-- Сьир, подождите!
Лаудвиг нехотя обернулся.
-- Вспомните, ведь дело не только в ведьме. Вы должны вручить царю Василию письмо вашего отца. Поймите, речь идет об укреплении дипломатических отношений между нашими миражами. Это глобальная политика.
Лаудвиг сник и раздраженно дернул поводья, аргументы показались ему убедительными.
-- Только прошу вас всех -- быстрей! Быстрей! Покончить с этим бродяжничеством, и домой!
Вновь застучали копыта лошадей. Вновь заскрипела повозка с пленницей. Ольга всю дорогу молчала. Да и кому что было говорить? Любое слово колдуньи -- как масло для огня. Попытаться вызвать к себе сочувствие жалобными вздохами не позволяла ее царственная гордость. Хотя в данной ситуации это был бы разумный вариант. Ольга смирилась. И в этом смирении открыла для себя странный душевный покой. Все вокруг кричали, звенели натянутыми нервами, что-то проклинали, что-то благословляли. Но она не ощущала биения этих страстей. Волны положительных и отрицательных эмоций словно разбивались о ее железную клетку. Здесь было тихо и уютно. Она сидела в самом углу и наблюдала за происходящим вокруг. Последнее время она ловила себя на странном поведении своего взгляда. Он не был столь равнодушен к внешнему миру и столь индифферентен к миру ее потайных чувств. Взгляд почему-то всегда выискивал среди сопровождающих Лаудвига. Ей страшно было признаться себе, но ей нравилось наблюдать за принцем: когда он возбужден или когда он спокоен -- все равно. Она находила его голос приятным для слуха, частенько пыталась поймать его взгляд. И когда он подходил к ее клетке с перекошенным от гнева лицом, грозился: "я изуродую тебя, ведьма!" -- ей почему-то всегда хотелось рассмеяться в ответ. Лаудвиг в ее представлении чем-то походил на воеводу Ярова из личной охраны ее отца... Да, воспоминания об отце скребли и без того исцарапанную душу. Она уже в тысячный раз прокляла себя за то, что не послушалась его. И в тысяча первый раз покаялась, что пошла на берег реки, где они вместе с деревенскими девками водили хороводы. Было весело до головокружения. Память ярко сохранила все пережитые картинки. Внезапный крик подруг. Всадники с масками на лицах. Веревка, ловко опутавшая ее тело. Познание глубины страха и первая в ее жизни истерика, снимающая девственность с ее неискушенной души. Неужели она так и не увидит отца, чтобы попросить у него прощения?..
Ольга очнулась от грез, так как повозка резко затормозила. Но прежде остановились разведчики тьмы. Пьен громко крикнул:
-- Идут странные люди! Их немного! Они...
Как потом выяснилось, фраза была незакончена только потому, что Пьен не нашел им подходящего описания. Из глубин мрака с длинными факелами в руках появилось пять или шесть... поначалу даже трудно было распознать в них людей. Принц испуганно подумал: "уж не ревенанты ли?" Красное и черное. Только красное и только черное. Эти два цвета надолго врезаются в память для всех, кто хоть отдаленно сталкивался с параксидной чумой.
-- Все нормально! Смело идем на контакт, они не больны, -- решительно произнес лейтенант и добавил: -- Контраст красного и черного...
Лаудвиг в изумлении посмотрел на Минесса.
-- Лейтенант! По-моему, вы больны! Объясните, что за маскарад?
Подошедшие люди были полностью закупорены в длинные плащи абсолютно черного цвета, на них ярко-красными линиями были нарисованы какие-то пентаграммы. Лица у всех пятерых, измазанные краской, продолжали ту же расцветку. Путники шли с низко опущенными головами и бубнили молитвы. Один из них хлестал самого себя плетью.
-- Непознаваемый... Великий и Страшный... не губи рабов Твоих! Предвечная Тьма, сокрой и сохрани... Непознаваемый... Великий и Страшный... не губи...
Горящие факела заставляли краску на их лицах играть зловещими оттенками. Единственное, что осталось в них человеческого -- это глаза. Но живущие какой-то собственной отрешенной жизнью.
-- Если вы люди из плоти и крови, остановитесь! -- Лаудвиг предостерегающе схватился за свой меч, которым, откровенно сказать, владел еще менее искусно, чем своими пагубными страстями.