Оба инцидента не давали ей покоя, тем более что они произошли близко друг к другу. Однако ее не беспокоили галлюцинации. Она не бродила по коридорам посреди ночи, а потом не рыдала. Или, возможно, она делала все эти вещи, но прекрасно справлялась с их сокрытием.
Алисия всегда была из тех, кто молча страдал, молча разговаривал и молчанием выражал свою боль. Может, эта тишина все-таки душила ее.
Это определенно душило меня.
Ее понятные слова становятся яснее, когда я стою на небольшом расстоянии от нее. Она все еще бормочет, быстро, пропуская слоги.
— Только не моя мать... Я не моя мать... Я не могу быть своей матерью... Я такая, хотя... я такая. Теперь я заплачу. Они придут за мной... Он придет за мной и за ней, и теперь все будет кончено. Со мной будет покончено... со всем... всем... всем... что, если Эйден тоже уйдет в себя? Нет, нет, нет... Я буду своей матерью...Я должна быть своей матерью... зачем ты это сделала, мама? Как ты могла это сделать? Как ты жила с самой собой? Если я это сделаю, все будет кончено? Ответь мне... скажи мне...
Так обычно и бывает. То, что она обычно говорит. Иногда она плачет и рыдает, выкрикивая имя своей матери.
Я пытаюсь понять смысл ее слов, но ее психотерапевт сказал мне, что это бесполезно. Алисия единственная, кто знает, что происходит у нее в голове, и, если я попытаюсь вмешаться, это только ухудшит ситуацию, а не улучшит.
Поэтому я делаю единственное, что знаю. Смягчая свой голос, я зову ее по имени.
— Алисия...
Она замирает, ее бормотание прекращается, но она не поворачивается ко мне лицом. Поэтому я делаю это снова, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно приветливее.
— Спускайся, Алисия.
Она яростно трясет головой, ее волосы рассыпаются по плечам.
— Если ты не спустишься, то упадешь.
— Я ... я не могу упасть, иначе она заплатит.
Ее голос срывается на последнем слове.
— Она?
Эйден шевелится в моих руках, и я прижимаю его голову к плечу, чтобы он не видел сцену передо мной. Есть причина, по которой я больше не оставляю его с ней без присмотра. Один из моих охранников всегда с ними, даже когда они находятся в стенах дома. Возможно, я не смогу отпустить Алисию, но я не стану рисковать безопасностью своего сына или племянника.
Тихое сопение Эйдена заполняет тишину, и Алисия медленно поворачивается, склонив голову набок. Ее волосы закрывают один из ее не моргающих темных глаз, ее маленький носик и четко очерченные скулы. В темноте она кажется такой же бледной, как ее ночнушка. Как призрак самой себя.
Выражение ее лица отстраненное, будто она оторвана от этого мира и уже тянется к далекому.
Только когда ее взгляд падает на Эйдена, она дважды моргает, и на ее веках блестят слезы.
— Ч-что он здесь делает? Он не должен быть здесь, Джонатан. Дьявол придет за ним.
— Я отнесу его в постель, ладно?
Она несколько раз кивает.
— Ладно.
— А теперь спускайся. — держа одну руку на спине Эйдена, я протягиваю ей другую. — Давай и тебя уложим в постель.
Она смотрит на мою протянутую ладонь, и слеза скатывается по ее щеке.
— Я не принимала свои таблетки.
— Я знаю.
Если бы она их приняла, то не бродила бы по гребаным коридорам посреди ночи. Но я также не могу и не буду заставлять ее принимать их, даже если психиатр скажет мне, что это ради ее же блага. Антидепрессанты вызывают онемение, и она перестает обращать внимание на Эйдена. Она перестает есть и разговаривать.
Она вообще перестает существовать.
— Таблетки не дают мне чувствовать, — шепчет она.
— Я знаю.
— Я ненавижу это. Я ненавижу не чувствовать.
Сейчас она вся в слезах, слезы заливают ее щеки и смачивают нежную линию горла.
— Я знаю.
— Разве ты не ненавидишь меня, Джонатан? Разве ты не хотел бы заполучить одну из тех нормальных женщин?
— Я никогда не ненавидел тебя, Алисия. Я ненавижу мир, который превратил тебя в это. — я делаю еще один шаг вперед, сопротивляясь желанию сдернуть ее с края. — А теперь спускайся.