— Я не могу этого сделать. Мы должны остановиться.
— Почему? — спросил я хриплым шепотом. Я ладонью вырисовывал круги на ее пояснице.
— Потому что именно это и происходит, когда разводишься! Ты же не ускользаешь в сад, чтобы поцеловаться, как только бумаги подписаны. На этом все заканчивается. — И затем гораздо более тихим, почти озадаченным голосом: — На этом боль должна прекратиться…
— Прекрасно. Если проблема в разводе, то выходи за меня снова.
Она сердито посмотрела на меня и ударила по руке.
— Как ты смеешь просить меня выйти за тебя замуж?
— Еще раз, — напомнил я, прижимаясь к ее губам. — Выходи за меня снова.
Прежде чем она успела еще раз выразить гнев, я завладел ее ртом. Но на этот раз это был тот поцелуй, который она любила, — нежный, дразнящий, едва уловимый захват губ, пробные касания самого кончика языка и частые отстранения, прежде чем любое место или ощущение будет полностью исследовано.
Это сработало. Интересно, что было бы, если бы я поцеловал ее вот так, когда мы еще учились в школе и ненавидели друг друга? Изменился бы ход событий? Остался бы жив Дамблдор? С моей стороны было отвратительно думать, что простой поцелуй мог все изменить, и все же два года назад поцелуй изменил все. По крайней мере, для меня.
— Малфой… — выдохнула она, задыхаясь, когда я отстранился в четвертый или пятый раз. Восхитительно — каждый раз она пыталась следовать за моими губами. Немного удивительно, что я справился с этим, будучи настолько пьяным.
Вот что я хотел ей сказать. Потянул лиф вниз, освобождая маленькие, нежные груди из платья. Я видел все, что можно было увидеть в Гермионе Грейнджер. Тем не менее вид ее, прислонившейся спиной к дереву с закрытыми глазами, меня загипнотизировал. Она выглядела как приманка для греха. И, к сожалению, исходя из моей репутации, просто отказаться от подобного предложения — не вариант.
Она попыталась подтянуть платье, но я уже обхватил ее грудь, мрачно глядя на свои руки, мявшие знакомую упругость. Я был неуклюж и груб, потому что чертовски надрался. Я бы закрыл глаза, если бы не боялся того, что произойдет, когда снова их открою.
— Мне нужно вернуться. Рон будет гадать, где я…
Все вдруг замерло. Я не мог говорить. Я чувствовал, что не могу даже дышать. Что-то чуждое и хрупкое овладело мной. Я уставился на нее в этом залитом звездным светом саду, частично раздетую, в девственно-белом, глядящую на меня испуганными темными глазами. На мгновение все мое тело окаменело от ненависти. Не только из-за Уизли, но и из-за Гермионы и того, к чему она меня привела.
— Драко? — Я почувствовал ее руку на щеке. — Ты себя плохо чувствуешь?
Да, мне действительно было плохо.
Из всех эмоций, которые я должен был испытывать, точно не должно было быть абсолютно животной собственнической страсти. У меня отняли так много всего. У меня отняли саму мою личность, и никто: ни мои родители, ни помилование министра, ни даже Гермиона — не смогли вернуть ее. Я был мрачен, когда развернул ее, прижимая к дереву, к которому она прежде прислонялась. Быстро расправился с ее платьем сзади, разорвав его до талии и выпустив крошечные металлические проушины наружу.
— Что ты делаешь! — ее голос охрип от потрясения.
Я не остановился. Я поступил наоборот. Она прижалась к дереву ладонями, чтобы не поцарапаться о кору. Я держал ее одной рукой, а другой поднимал прозрачные слои ее наряда. Мне снова вспомнился день нашей свадьбы, когда я помог ей собрать юбки свадебного платья, чтобы оно не зацепилось за дверь…
Она замерла, когда я добрался до нижнего белья, и на мгновение моя рука тоже замерла.
— Драко Малфой, — произнесла она. — Ты что, совсем с ума сошел?
«Моя!» — беззвучно кричал я в ночь. Моя! Она была единственным хорошим, хотя и совершенно неожиданным существом, которое я вытащил из этой гребаной неразберихи, коей являлась моя жизнь, и что сделала Вселенная? Забрала ее у меня.
Я верну ее обратно.
Она ткнула меня локтем в ребра, развернулась в моих объятиях и ударила по лицу.
— Ты тупая пьяная скотина! Клянусь богом, Малфой. Отойди от меня сейчас же, или я тебя покалечу. — Она взяла меня за подбородок.