Хироси почувствовал, как кровь прилила к лицу. Он хотел возразить, сказать, что Кэндзи ошибается, что прогресс — это не гордыня, а надежда. Но слова застряли, потому что в глубине души он знал: Кэндзи видел больше, чем он. Старик сражался с демонами десятилетиями, терял друзей, семью, всё, что имел. Его вера в традиции была не просто упрямством — это было всё, что у него осталось. И всё же, Хироси не мог принять это слепо. Он видел другой мир, мир, где знание и машины меняли всё. Как найти баланс?
Их спор прервал шорох. Хироси обернулся и увидел Саюри, стоявшую у края сада. Её кимоно, тёмно-синее с серебряными журавлями, струилось, как река, а лицо, покрытое белой пудрой, казалось маской. Но её глаза, глубокие и проницательные, горели живым огнём, будто видели не только их, но и что-то за пределами этого мира. Она шагнула вперёд, её движения были бесшумными, как тень, и Хироси почувствовал, как воздух вокруг стал тяжелее.
— Сила не только в мечах, — сказала она, её голос был мягким, но в нём чувствовалась глубина, как в мелодии её сямисэна. — И не в пушках. Ищите глубже, Хироси-сан. Ответы лежат там, где вы боитесь заглянуть.
Кэндзи нахмурился, его рука всё ещё сжимала меч, но он не сказал ни слова. Саюри посмотрела на него, её улыбка была едва заметной, но в ней было что-то, что заставило старика отвернуться. Она кивнула Хироси, словно давая знак, и ушла, её шаги растворились в шуме ветра. Хироси смотрел ей вслед, чувствуя, как её слова кружатся в голове, как осенние листья. Что она имела в виду? Какую силу она видела? И почему её взгляд казался таким… знающим?
Кэндзи повернулся к Хироси, его лицо снова стало непроницаемым. — Иди, — сказал он. — Отдыхай. Завтра будет тяжёлый день. И держи свой нож наготове.
Хироси кивнул, но его мысли были далеко. Он вернулся в свою комнату, но поместье, когда-то казавшееся ему домом, теперь выглядело иначе. Коридоры, освещённые тусклыми фонарями, были пусты, и эхо его шагов звучало одиноко, как в заброшенном храме. Он заметил, как мало осталось воинов — их голоса, что когда-то наполняли эти залы, теперь были редкостью. Стены, покрытые старыми свитками и резьбой, хранили историю клана, но эта история, казалось, умирала. Хироси остановился у одного из свитков, где был изображён воин, сражающийся с демоном. Иероглифы гласили: «Жертва ради долга». Он коснулся свитка, чувствуя, как бумага крошится под пальцами. Сколько жертв ещё потребуется?
Вечер опустился на поместье, как тяжёлое покрывало, и луна, пробиваясь сквозь разрывы в облаках, отбрасывала серебристый свет на сад. Хироси, всё ещё неспокойный после разговора с Кэндзи, решил найти Саюри. Её слова в саду, загадочные и глубокие, не давали ему покоя. Он чувствовал, что она знает больше, чем говорит, и, возможно, её знание — ключ к тому, что он искал. Он направился к гостевому крылу, где, как сказал Такэо, Саюри остановилась на время своего визита.
Коридоры поместья были тихими, только скрип половиц под ногами нарушал тишину. Фонари, подвешенные на стенах, горели тускло, их свет отбрасывал длинные тени, что плясали на бумажных сёдзи, словно призраки прошлого. Хироси остановился у двери, украшенной узором из цветущей сливы, и постучал. Ответа не было, но он услышал тихую мелодию сямисэна, доносящуюся изнутри. Он отодвинул сёдзи и вошёл.
Саюри сидела на циновке, её кимоно струилось вокруг, как тёмная вода, а пальцы, тонкие и изящные, скользили по струнам сямисэна, рождая мелодию, что была одновременно печальной и завораживающей. Её лицо, покрытое белой пудрой, казалось маской, но глаза, когда она подняла взгляд на Хироси, были живыми, почти пугающе проницательными. Она не остановила игру, но её пальцы замедлились, и мелодия стала тише, как шёпот.