Глава 4. Слишком добрые старики
ОХОТНИЧИЙ КОДЕКС
Сводка №4. КИКИМОРА БОЛОТНАЯ (раздел: социальные мутации в зоне влияния, протокол наблюдений)
Если старики стали слишком добры — значит, в деревне умерло что-то, кроме людей.
В случаях устойчивого присутствия болотной кикиморы в пределах человеческого поселения возможно развитие коллективного поведенческого искажения. Оно проявляется в виде необычной социальной гармонии: жители, особенно старшее поколение, становятся вежливыми до неестественности, подчёркнуто предупредительными, но… неживыми в реакции.
Основные признаки:
— Согласованность фраз — будто репетиция.
— Искусственная доброжелательность.
— Отсутствие удивления, гнева, страха в ответ на события, заслуживающие этих эмоций (например: исчезновение детей).
— Нарушение зрительного взаимодействия между собеседниками. Люди избегают смотреть друг на друга, особенно при обсуждении "проблемных" тем.
Поведение указывает на фоновую инфильтрацию сознания. Это не прямая одержимость, как при случаях с домовым или полудницей. Скорее — заражение самой структуры памяти. Люди помнят, что что-то случилось, но не хотят знать подробности.
Фольклорно такое состояние описывалось как “село, где вода думает вместо людей”. Имеется в виду подмена воли: люди не под контролем сущности, но боятся всплеснуть.
Особенно важно следить за тем, чего не говорят. Часто избегают имен пропавших, не используют слова "утонул", "исчез", "умер" — вместо этого применяют обороты вроде "ушёл", "не стало", "пропал сам".
Методика работы:
— Не давить. Спрашивать мимоходом, отступая.
— Вести наблюдение за паузами: на чём замолкают — туда смотреть.
— Не есть и не пить, что предложено в таких домах.
— Вести дневник прямо на месте — впоследствии возможна утрата собственных деталей.
Финальное замечание: если два старика одинаково улыбаются и не помнят последнюю весну — скорее всего, в деревне нет уже ни весны, ни прошлого. Только вода. И то, что в ней.
Дом старосты стоял чуть в стороне от остальных, будто не считал себя частью деревни, а скорее наблюдал за ней, как старый надзиратель, которому уже не надо кричать — достаточно глянуть. Палисадник перед домом выглядел слишком ухоженным для этих краёв: цветы в нём стояли строго, как будто их каждый день расставляли вручную. Цвет у лепестков был неестественный — восковой, будто кто-то вылепил их из свечных обломков, а потом забыл под солнцем, и они чуть поплыли.
Лидия первой заметила — в земле не было пчёл. Ни одной. А ведь цветы были. Даже сладкий запах был. Только звука — никакого. Даже шороха. Только скрип калитки, когда Григорий распахнул её и сказал сдержанно:
— Зайдём. Раз нас ждут.
Ждали. Дверь открылась прежде, чем он постучал. Вышел старик — высокий, в ватнике, с таким лицом, будто он всю жизнь только что проснулся. За ним — второй. Ниже ростом, но с теми же глазами. Приветливыми, ровными. Слишком ровными. Оба улыбались — широко, чуть с напряжением в уголках губ, будто кто-то дал им строгую установку: улыбайтесь, пока гости не уйдут. А потом — как хотите.