Дрожь пробежала по всему телу Ясеня заставляя кожу покрыться мурашками, а волосы на затылке встать дыбом. Жизнь вернулась в мертвый лес.
***
Ясень нес Надью на руках, стерев с мертвого лица едва выступившую кровь, там, где острые когти ворона повредили голубоватую кожу. Он не мог объяснить себе почему. от мысли, что Кюдр будет, подобно другим деревенским, вытаскивать свою жену из проклятого омута вызывала у него тошноту, но покидая поляну, он вытянул труп Надьи на поверхность и не думая дважды легко поднял женщину на руки.
Усталость сковала его тело замедляя движения и позволяя разгулявшемуся ветру пронизывать его насквозь. Промокшая одежда задубела на холоде стесняя движения и впиваясь в кожу острыми углами. На мир неспешно опускалась ночь, когда он достиг первого покосившегося дома.
Стуча ногой в дверь Кюдровой избы Ясень почувствовал на спине ожег в форме отсутствующего меча и крепче сжал тяжёлое тело Надьи. Он не должен был этого делать. Человек за дверью не был его родичем, он сам подтвердил это при их первой встрече. Ясень не был гелом, он есть и будет кровью Господней, сыном бога и его волей, более ничего не должно отвлекать его от уничтожения гнили.
Ясень был таким же чужаком за пределами церкви, каким кузнец казался в деревне, но тёплое чувство, которое Кюдр и его дочь в нем вызывали, заставляло Ясеня сомневаться в собственных доводах. Он никогда не почитал Его, но раньше не сомневался в уставах его церкви, от этого совершенно по-новому сжималась гортань и сердце билось чаще.
Atitum nocenti perfito praestat fites.[8]
Дверь открылась, заставляя Ясеня пошатнуться. Замерзшие ноги практически подогнулись в предчувствии облегчения стоило дуновению тепла из протопленного дома коснуться их. Не успел он обрести равновесие, как тяжесть тела исчезла, позволяя свободным рукам поймать деревенеющее тело ухватившись за дверной косяк. Ясень понял, что Кюдр забрал Надью.
Облачка пара застыли между ними в мгновенье густой тишины резко прерванной поспешным копошением Малиши на печи.
Кузнец резко выдохнул, позволяя Ясеню поймать свой взгляд. Синие глаза горели злостью, но печальный излом бровей выдавал горе кузнеца. Сильные руки задрожали и Кюдр постарался как можно быстрее положить тело на лавку. Он был очень нежен, как будто боялся причинить боль. Он аккуратно расправил складки простого зимнего платья, убирал с лица жены пряди волос. Пальцы нерешительно замерли рядом со свежей царапиной и Ясень почувствовал, как когти сжимают его внутренности, заставляя задыхаться от физической боли, перед глазами снова заплясали черные пятна.
Растрёпанная со сна Малиша спрыгнула с печки. Ее маленькие ножки быстро застучали по деревянному полу избы. Ясень успел поймать лишь вспышку ее рыжих кудрей прежде чем она оббежала его, взволнованная поведением отца. Ясень чувствовал себя так, будто бы его снова погрузили в ледяную воду. Тонкие когти мурашек царапали хребет, ожидая, когда тяжесть станет невыносимой, готовясь вырвать кости, сгибая охотника пополам.
Он не понимал отчего ему так больно. Малиша просто очередной ребенок войны, которая продлится гораздо дольше чем она проживет. Ее чувства не важны перед лицом мира, точно так же, как и его собственные. И все же он все еще чувствовал.
Кюдр позволил ему остаться в доме до кона ночи. Никто другой из обитателей не спал и впадая в забытье Ясень слышал причитания разбуженной бабки, не знающей кого винить в страшном горе: зятя чужака али собственную глупость. Он уловил слова про волшебный омут и счастье, думая, что позже ему придется поговорить со старухой лично.
***
- Дура я, вот о чем я рыжий.
Старухе чьи руки трясутся то ли от горя, то ли от возраста, было плевать на его знак. Она единственная кто был в доме, когда Ясень проснулся и несмотря на слезы, застывшие в помутневших с годами глазах, была рядом что бы достать для него котелок с похлебкой и вручить заштопанный тулуп.