Этот круглолицый парень был мертв уже тридцать лет. Его застрелил какой-то заезжий псих, устроивший дебош в гостинице в начале восьмидесятых.
«Это его сын!» — метнулась спасительная мысль. Сын пошел по стопам отца, и не удивительно, что они похожи…
Снова свернуло — и уже не единичной вспышкой, а целым полыхающим каскадом. И в этих мерцающих вспышках Франджони неожиданно увидел лицо копа прямо перед собой. Тот уже стоял перед окном, практически прижимаясь лицом к стеклу и глядя в упор на Томаса. Франджони впервые сообразил, сколь тонка и ненадежна разделяющая их преграда. Высадить окно, на которое, конечно, в тихом Барлингтоне никто не ставил решеток — это гораздо проще, чем взламывать дверь с его новеньким замком…
Но не это было самым худшим. Он видел капли дождя, стекавшие по этому белому лицу… и в следующий миг понял, что это не просто дождь. Стекало само лицо. Его плоть словно разлагалась на глазах — в десятки раз быстрее, чем это происходит в самой сырой могиле. Нос полицейского пополз вниз и отвалился, обнажив неправильной формы дыру с багровыми краями. И прежде, чем последний отсвет зарницы угас, вновь погрузив все в непроглядную тьму, Томас понял, что видит перед собой уже не копа, а посыльного, доставившего замок.
Франджони шарахнулся назад и едва не упал, запнувшись о задник собственного тапка, но все-таки чудом сохранил равновесие.
— Мистер Франджони! — донеслось из-за двери. — Получите то, на что подписались, мистер Франджони!
Голос звучал то как у полицейского, то как у посыльного, а то как голос, который Томас слышал в ночь Хэллоуина.
— Уходи! — завопил Франджони, к которому, наконец, вернулся дар речи. — Убирайся!
Что-то заскребло и зашуршало — уже не снаружи, а внутри прихожей. Звук исходил снизу.
«Газета, — подумал Томас, продолжая пятиться. — Он просовывает в щель газету. Ладно, пусть делает это, только бы потом…»
В этот миг позади протяжно скрипнула, открываясь, дверь подвала.
Франджони застыл на месте. В другое время он бы мог еще подумать что-то о сквозняке — но не после того, что он только что видел.
Скребуще-шуршащие звуки поднимались все выше — словно газета сама ползла вверх по двери, как паук или таракан. А затем за окнами вновь полыхнуло, и Франджони увидел, что это вовсе не газета. Это была рука, просунувшаяся в щель для почты. Щель была слишком узкой, чтобы нормальная человеческая рука могла пролезть сквозь нее, но эта рука не была нормальной. Она протискивалась внутрь конвульсивными пульсирующими движениями, словно расплющенная змея — или скорее даже щупальце, не имевшее костей — и тут же выгибалась вверх. При этом на ней не было кожи — она вся обдиралась о края щели, повисая белесыми лохмотьями, но владельца руки это, похоже, нисколько не смущало. Его неестественно длинные костлявые пальцы, ободранные до мышц и сухожилий, багрово блестящие, с длинными, изъеденными грибком ногтями, поднимаясь все выше, шарили по внутренней поверхности двери — очевидно, пытаясь добраться до ручки и открыть замок.
«Топор!» — метнулось в мозгу Франджони. Среди инструментов был топор… куда он поставил ящик? уж точно не обратно в подвал… но ужас парализовал его сознание, и он никак не мог вспомнить. Мозг словно крутился на холостых оборотах, пока в нем не сверкнула другая мысль: ножи на кухне!
Он повернулся, чтобы бежать туда, но его остановила вонь. Смрад, шибанувший в нос, был гораздо хуже того, что исходил от книг. И лишь в следующее мгновение Франджони различил в темноте фигуру, стоявшую на пороге комнаты и преграждавшую ему путь. Фигуру, пришедшую из подвала.
Снова каскадно засверкала зарница, и Франджони увидел ее во всех подробностях. Это была Марджори. Разложение очень сильно обезобразило ее, но он не мог ее не узнать. При жизни она страдала лишним весом, но, когда он видел ее в последний раз, больше походила на скелет, обтянутый кожей: рак — лучший сжигатель жира после напалма. Однако теперь ее плоть вновь раздулась, наполнившись соками гниения и трупными газами. Она была голой, если не считать тапок на ногах, и ее синюшно-багровая, в черных пятнах, кожа жирно блестела, словно готовая лопнуть в любой момент. Из промежности по отекшим ляжкам тек гной. Глаза превратились в белесые бельма, от губ вовсе ничего не осталось — похоже, их кто-то отъел — и Томас отчетливо увидел, как шевелятся между оголившимися деснами мелкие червячки. Но хуже всего выглядел ее живот — непомерно раздутый, с вылезшим пупком, как у женщины на последнем месяце беременности. Грубо зашитый шов от вскрытия, тянувшийся от ключиц до паха, расходился на этом животе, и там внутри… что-то… шевелилось. Что-то бугристое, бесформенное… никак не похожее ни на младенца, ни даже на пирующих крыс. Прежде, чем последний отблеск зарницы погас, Франджони успел увидеть, как из этого разошедшегося шва высовывается нечто черное, мокрое, кривое… похожее на немыслимо уродливую ветку, обросшую губчатым лишайником… с длинным острым когтем на конце, слепо шарящим в воздухе.
Затем все вновь погрузилось во тьму.