Отец Иосиф вздохнул и повёл меня в исповедальню. И молча слушал, как я взволнованно и сбивчиво рассказывала ему ситуацию.
— Какие чувства ты испытала, дочь моя? — спросил он наконец, когда я замолчала.
— Не знаю, — растерялась я, — Смущение, оторопь, замешательство, неловкость…
— Не чувствовала ли ты вожделения?
— Нет!
— Не думала ли в этот момент о плотских утехах?
— Нет!!
— Не было ли у тебя чувства брезгливости?
— Н-нет, это было не так. Мне было жалко парня, но я не знала, как помочь, и совсем сконфузилась. И чем дальше, тем больше стыдилась. Не того, что делала, а того, что получилось, пока я это делала.
— И где же тогда ты видишь грех, дитя моё? — спросил меня отец Иосиф, — Мог бы быть грех вожделения, или грех презрения к человеческому телу, сотворённому всемогущим Господом нашим, по образу и подобию Своему. Но ты говоришь, у тебя этого не было?
— Не было!
— Тогда не было и греха. Была заминка от твоего неумения, но думаю, это не грех. Думаю, чем больше будет у тебя опыта, тем реже будут твои ошибки. Иди, дитя, продолжай трудиться во славу Божию!
Это было вчера утром. А к вечеру брат Зигфрид из Гильёмене отдал Богу душу. Совершенно неожиданно для всех.
Я так испугалась, что могла быть к этому причастна! Что, если вдруг, именно из-за меня у него так участилось биение пульса, что сердце не выдержало? Я заревела и опять бросилась к духовнику.
— Опять ты? — устало поморщился отец Иосиф, — Что на этот раз?
— Он… он умер! — булькнула я сквозь слёзы, даже не дождавшись, когда меня поведут в исповедальню.