Девочка замолчала. Я видел по ее глазам, что она готова произнести слова: «Ты ходил за мной, потому что не знал, куда еще пойти», но не произнесла. Закусив губу, она некоторое время размышляла, потом нехотя сказала:
- Если тебе мешает запах, унеси ее в погреб. Я не уверена, но… Там ведь не земляной пол?
- Каменный.
- На землю нельзя. Если каменный, заверни ее и оставь там.
Я во все глаза смотрел на свою юную спутницу.
- Что у тебя в голове? Откуда такие мысли? Ты понимаешь, насколько все, что ты делаешь и говоришь, странно?
Взгляд ее немного смягчился и потеплел. Она коснулась прохладными пальцами моего лица, потом убрала руку и, уставившись на огонь, сдавленно произнесла:
- Если бы я могла объяснить так, чтобы ты понял, Бенни, но не могу, потому что сама еще не разобралась… Есть такая бабочка – «Кардинал». Когда приходит время, она вдруг срывается с места и летит через океан. Она не знает, зачем летит и куда, пока не оказывается на теплом, цветущем острове, где проводит зиму. Это… просто заложено внутри. Сейчас я как эта бабочка. Лечу, повинуясь природе. И не знаю, долечу ли до цели или упаду на полпути в воду...
- Ты не бабочка, Аника… Ты - маленькая девочка, - пробормотал я, пытаясь осмыслить сказанное.
Она задумчиво молчала. Огонь в камине потрескивал. В темнеющее окно бились градины, в которые превратился недавний ледяной дождь.
Я смотрел на нее. Ясные серые глаза, веселые белокурые кудряшки, рассыпанные по плечам, потрепанная, некогда белая, сорочка и вытертые на коленках брюки. Все это было ей чужим. Я попытался представить ее в пышном розовом платье с бантами, но и так она не стала более понятной, земной.
- Кто ты? – шепнул я онемевшими губами. Аника пожала плечами и, глянув на картошину в моих руках, вдруг весело сказала: «А у тебя картошка почернела!».
Я спохватился, дочистил картофель и закинул его в бурлящий котелок, следом отправил пару горстей клейкой ячменной крупы, специи и соль. По домику понеслись невероятные ароматы домашней еды. Я был благодарен Анике, что она ушла от ответа. В тот момент я действительно не был уверен, что хочу его услышать. Но что-то внутри меня стало сомневаться во всех заключениях, к которым я пришел прежде. Кем бы ни была эта девочка – она гораздо большее, чем просто покинутое, больное и несчастное дитя, ушедшее в мир фантазий…
За окном сгустилась тьма. Я поднялся и обошел комнату по периметру, зажигая вмонтированные в стены подсвечники. Стало невероятно тепло и уютно. Вот только…
Я нехотя подошел к постели и, отвернувшись, на ощупь завернул тщедушное тельце в одеяло, которым оно было укрыто. А потом, стараясь не дышать, спустил сверток в погреб и уложил у дальней стены. Одеяла было жалко, но я решил, что мы вполне можем пожертвовать им. Перина, насквозь пропитанная гнилью, ушла в погреб тоже. Ей, как крышкой, я прикрыл останки щедрой старушки и прочитал над ее временной могилой большой отрывок из молитвенника.