Они и не собираются возражать. Повизгивая от радости и вожделения, набрасываются друг на друга и сливаются в любовном экстазе.
Я сплёвываю и так же, как Рати, щёлкаю пальцами.
На поляне прямо из воздуха появляются два десятка рабов и рабынь.
Мысленно приказываю им присоединиться к оргии.
Через мгновение там начинается свалка. Куча-мала из тел превращается в одно многорукое и многоногое существо, дёргающееся, стонущее, орущее, не способное ни на что кроме удовлетворения собственной плоти.
Я молча смотрю на творящееся передо мной непотребство.
Неужели это и есть рай?! Блин! Как противно!.. Хотя и понятно.
Жить вечно и не страдать от скуки практически невозможно, а стать обычными смертными боги не в состоянии, для этого они слишком любят себя и свою идиотскую жизнь, наполненную сомнительными удовольствиями. «Бороться и искать, найти и не сдаваться» – сказано не по них. Они не умеют любить, не хотят изменяться, поэтому обречены вечно крутиться в плену своих дурацких желаний. Да, они вероятно способны выйти из круговорота судьбы, но, как большинство бессмертных, увлечены одними лишь наслаждениями, зависят от них и просто не представляют, что счастье – это не только похоть. Блажен, кто верует. Силён, кто отринул. Счастлив, кто победил…
«Если тебе предстоит родиться там, где есть одни наслаждения, не направляйся туда, вернись назад. Хотя в этом месте живут изобильно, долго и обладают достоинствами, подумай, сумеешь ли ты одолеть их бессмысленную и бесконечную скуку…»
** *
Это болото, казалось, не кончится никогда. Хмурое осеннее небо, мелкий противный дождь, хлюпающая под чунями жижа. Всего две версты, а я уже так вымотался, словно прошёл-пробежал в десять раз больше. Про Пашку и говорить нечего. Он младше меня на три года, совсем ещё пацанёнок. Если бы не дядя Митяй, я его с собой и не взял бы. Но раз командир приказал, делать нечего, пришлось взять. Причина простая. У Пашки в Самойловке тётка, моя легенда без него не прокатит. Но всё равно – лучше бы он остался в отряде, при кашеварах. Терпеть не могу, когда малы́е ныть начинают…
- Васятка! Давай отдохнём, ужо не могу.
- Неможно. Сядешь на кочку, мочажник в болоти́ну утащит, не слыхивал что ль?
- Да враки всё это. Давай отдохнём уприсяду, устали ж.
- Неможно, сказал! Вот до лежнёвки дойдем, портянки перемотаем, зараз и передохнём …
До старой бревенчатой гати мы добрались к полудню. Дождь к тому времени кончился, сквозь пелену облаков стало проглядывать солнце.
В лесочке набрали валежника. Сухих сучьев хватило на небольшой костерок. Дыма и запаха практически не было. Специально выбирал только ольху и Пашку на это настропалил, а то он поначалу взялся таскать всё подряд, и берёзу, и тополь, и даже еловые ветки, смолистые и дымучие.
Сушились и грелись недолго, наверное, меньше часа. Онучи высохли, старые чуни я выбросил, переобулся в новые. А Пашка вообще – барин: вынул из котомки потёртые кожаные башмаки, и теперь ему сам чёрт не брат, может сто вёрст отмахать и ещё столько же в обратную сторону …
Прежде чем выходить к дороге, решили слегка поплутать и пособирать грибов. Это для маскировки, чтобы никто не спрашивал, чего мы по лесу шляемся, если увидят…
Грибов этой осенью уродилось тьма-тьмущая. Глазом моргнуть не успели, а оба лукошка доверху. Пашка сказал: «Здо́рово. До тётки дойдём, она нас ещё и похвалит». А я ему: «Нам тётка твоя не очень-то и нужна. Забыл, какое у нас задание?»
Пашка конечно насупился, но спорить не стал. Он хоть и маленький, но понимает. Если там будет всё, как Нинка обсказывала, нам надо будет срочно обратно, может, и ночью идти придётся. Немец, он сейчас хитрый стал. Никто, даже полицаи теперь не знают, в какие деревни фашисты своих отправляют. А Нинка, моя сеструха троюродная, она в школе немецкий учила. Прибежала вчера в отряд, вся растрёпанная, и рассказывает, что, мол, в Щёкино десять грузовиков приехали, и все с солдатами. А офицер, что их избу занял, а их всех в курятник выгнал, кому-то по полевому телефону названивал и говорил про Самойловку, что типа оттуда по партизанам главный удар нанесут. Узнать, так это или нет, поручили мне. Я ведь уже больше года разведчик. Хожу, куда надо и когда надо, немцы на меня внимания не обращают: что взять с сопливого пацана? Если и остановят, еду, какая есть, отберут, подзатыльником угостят и – «verschwinde von hier[1], больван»…
К дороге мы вышли удачно, нас никто не заметил. Неприятности начались чуть позже. Не успели мы сделать и сотни шагов, как позади послышался стук копыт. Прятаться мы не стали. Просто сбавили ход и сошли на обочину. Через минуту нас догнал верховой в полицайской тужурке. За спиной у него висел карабин.
- Кто такие? Откуда?
- Дяденька, отпустите. Мы ничего не сделали, – тут же принялся ныть и канючить Пашка.