Я хрипло прокашлялся.
- Какой смысл мне всё это делать? Ведь вы всё равно нас всех уничтожите, только не прямо сейчас, а позднее.
- Это война, мой друг. А на войне убивают, – хмыкнул эсэсовец. – Но я обещаю, все из вашего отряда, кто сдастся или кого мы захватим живыми, пусть даже с оружием в руках, они не будут расстреляны как бандиты, а будут считаться военнопленными. Их отправят в фильтрационный лагерь, и после войны они смогут вернуться домой, живыми и невредимыми. Именно так ты спасешь друзей от неминуемой гибели.
Следователь сцепил руки в замок и пристально посмотрел на меня, ожидая ответа.
- А если я обману? Если я расскажу о ваших планах своим?
Немец взял чистый листок бумаги, ручку с пером и положил их передо мной. Потом пододвинул чернильницу.
- Чтобы этого не случилось, ты напишешь здесь имена всех связных, с которыми работал в районе. Всех, кого знаешь, кто помогал партизанам. Обещаю, что мы не будем их трогать, потому что после ликвидации всех местных банд, эти люди будут нам не опасны. И эту бумагу я тоже никому не буду показывать… Ну, если конечно ты сделаешь всё, как мы договаривались.
- А если я откажусь?
- Тогда мы тебя расстреляем.
Следователь секунд пять помолчал, а после продолжил:
- Твоя смерть ничего не изменит. Мы всё равно начнём наступление на ваш лагерь. Просто сама операция продлится чуть дольше, а с вашей стороны погибнет больше народа. Так что… у тебя есть минута, чтобы решить, хочешь ты помочь своим друзьям и товарищам или не хочешь. Люди, как известно, не боги, у них всегда имеется выбор, как поступить.
Я не стал дожидаться, когда пройдёт обещанная минута.
- Нет. Я не буду вам помогать.
- Ну что ж. Нет так нет. Ты сам выбрал.
Эсэсовец снова тренькнул в звонок.
- Расстрелять! – коротко приказал он вошедшим.
Меня вывели во двор и поставили к стенке сарая. Напротив выстроились четверо полицаев с винтовками.
- У тебя есть последний шанс, – проговорил штурмбанфюрер.
Я молча помотал головой. Умирать не хотелось. Но становиться предателем… Нет, это стало бы катастрофой…
Немец был прав. Люди не боги. Боги выбирать не умеют…
Грохота выстрелов я не услышал. Просто внезапно сдавило в груди и… я воспарил в небеса.
Я летел над осенней землёй, над полем, над лесом, над раскинувшимся на многие вёрсты болотом. На небольшом островке посреди трясины лежал, подвернув ногу, парнишка лет десяти. По его лицу текли злые слёзы. Он знал, что уже не сможет дойти до своих, что с пулей в ноге это невозможно.
«Ты сможешь, Пашка. Ты сможешь. Я тебе помогу».
Моя душа ринулась вниз, и через миг я уже сшивал горящие ярким огнём нити Пашкиной ауры.
«Ты сможешь, Пашка. Ты сможешь. Я обещаю».
Мой друг опёрся на палку и неловко поднялся. Нога до сих пор кровила, но боль слегка поутихла. До отряда оставалось всего три версты. Пашка негромко всхлипнул и шагнул в болотную жижу…
«Ты сможешь, Пашка. Я знаю…»
** *
«Избирая врата лона, под влиянием кармы можно совершить ошибку, приняв хорошие врата лона за дурные или дурные за хорошие, поэтому поступай так: даже если врата лона кажутся хорошими, не доверяй этому, и если они кажутся дурными, не чувствуй неприязни. Истинная, глубокая, существенная тайна заключается в том, чтобы вступить в высшее состояние равновесия, где нет ни хорошего, ни плохого, ни приятия, ни отрицания, ни страсти, ни злобы. Но знай: если ты рождён человеком, тебе всё равно придётся совершить выбор, на чью-то сторону встать, в какие войти врата…»
Книга закрылась и выпала из внезапно ослабших пальцев.
Мои глаза распахнулись. Я сидел на полу «в позе лотоса». Вокруг была всё та же пещера. Голые стены, рассеянный свет, сочащаяся по камням вода. Ни умершего монаха, ни лежащего под окном паренька. И тихо, как в склепе.
Под мышками нестерпимо зудело. Тело чесалось, словно его не мыли лет сто. А ещё запах. Приятным его мог бы назвать только напрочь лишившийся обоняния.
Неужели это от меня? Сколько же, получается, я тут сидел? Дней пять? Или даже все десять?