— Хватит, я сказал! — рявкнул дед и стукнул по столу ладонью. Странный огонёк сверкнул в его глазах. Он снова уставился на меня.
Я притих и не шевелился. Было ощущение, что меня фотографируют на длинной выдержке. Я боялся смазать картинку лишним неловким движением.
— От твоей морды за версту смердит покойниками.
— Что? Я давно на работе не был. — сказал я, пытаясь принюхаться к одежде. Но пахло лишь табаком.
— Ты слышишь мёртвых, говоришь с ними, даёшь им надежду и покой. Зачем ты исполняешь их просьбы? Это не дар, а проклятие. — Шуруба стёр кровь, выступившую из язвы на губе. — Тебе подкинули, но ты уже за него расплатился. Что ты принёс в жертву?
Я начал судорожно вспоминать, но так ничего и не понял.
— Что-то ты туго соображаешь. Вижу, ты только из больнички.
Мне стало до одурения неприятно. Будто он вытягивал из меня волокна и нервы, копался в мыслях, чувствах.
— Желчный пузырь вырезали. Я чуть не умер. Пузырь лопнул и начался… — ответил, сильно морщась.
— Вот то и принёс в жертву, что вырезали из тебя. — резко сказал Шуруба.
— От этой способности можно избавиться?
— Нет. Уже поздно. Один выход — принять и никогда не трогать мёртвых. Тогда они не будут трогать тебя. — его голос становился всё тягучее, слова сливались, дикция ухудшилась. Я с трудом его понимал.
— Как это? Я же судмедэксперт. Трогать мёртвых — это долг мой, профессия, призвание. — я начал возмущаться.
— Уходи с работы, не трогай покойников. — дед замер, закрыл глаза и добавил. — Чувствую, что тебя боль ждёт, потеря большая. После на истину выйдешь и судьбу обретёшь. Всё. Проваливай. — чётко сказал Шуруба и указал пальцем на грязную разбухшую дверь.
В полном расстройстве я добрёл до машины и уселся вперёд. Друг поймал какое-то хрипящее радио и в такт стучал пальцами по торпеде.
— Ну что он тебе сказал? — бодро спросил Валька. Но я видел, что он ужасно расстроенный, разбитый, раздавленный.
— Ничего толкового. Сказал с работы уходить. Что беда какая-то надвигается, а потом всё нормально станет.
— Что-то я другое себе представлял. Какой-то дед странный. Я бы сказал, что у него психопатия. Но это на первый взгляд.
— А ещё у него рак губы, агрессивный, язвенный. — задумчиво ответил я. — Он всю правду мне сказал. Этого никто не знал. Никто.
— Ты про Настю слышал? Она не моя, оказывается. Вот это я и сам чувствовал, что что-то не то…
— Валь, поехали отсюда. Я устал до ужаса. Сил нет никаких.
Боров завёл машину и медленно покатил к трассе, аккуратно объезжая грязь и глубокие выбоины.
***
После Шурубы мне стало легче, будто тягучую печаль отодвинули от меня. За две недели сидения дома я активно восстанавливался, прочитал три книги и хорошо позанимался ивритом. Научился ухаживать за цветами. Пару раз я хотел поговорить с Раисой вживую, признаться о своих чувствах, но мы так и не встретились. Она мне написала, что ещё не успела уехать из-за работы. У нее остались какие-то незаконченные проекты, какие-то богатые клиенты, что-то в этом роде. Я не выяснял подробности. Было до чёртиков страшно показаться каким-то навязчивым и прилипчивым.
Бахтияр на связь не выходил. Раиса про нахождения Бахтияра молчала. Тогда я позвонил Сиговой, но и у нее телефон был недоступен. Было неприятно, но терпимо.
Прошёл мой больничный. Первый день на работе дался очень тяжело. Я отвык от ароматов секционки. Чтобы хоть как-то выдержать, пришлось на виски и под нос мазать жирный слой вьетнамской звёздочки и надевать три маски.
Брат до сих пор на звонки и СМС не отвечал. Раиса перестала брать трубки и через раз отвечала на звонки. Только одна Настя вела себя так, будто ничего не произошло: что-то рассказывала, шутила, улыбалась. И мне самому было очень хорошо рядом с ней.
Первого мужчину мы вскрывали около часа. Инсульт мозга, типичная картина. Как только я притронулся к нему, в ушах зазвучал тяжёлый голос:
— Положи мне в карман нитроглицерин. Как я без таблеток буду?
Я молчал и делал разрезы, отслаивая кожу головы.
— Я тебя прошу, парень. Положи в карман таблетки. Положи. Обещай, что сделаешь, что положишь!
Мы с Настей вскрыли крышку черепа, извлекли мозг.