Бросив в миску паштета из банки, Лука оборачивается к коридору. Тот определенно пуст, как и квартира. Вот только Луке продолжает казаться, будто там кто-то есть. Кто-то, кто хоть и не угрожающе, но всё же смотрит на него прямо сейчас.
— Бред, — обрывает он себя, прекрасно понимая, если бы там кто-то был, то Тишка не стал бы так спокойно есть.
Пересилив себя, Лука отворачивается к примостившемуся в углу у окна холодильнику. Ему тоже хочется есть.
Глава 2
Меньше чем через неделю Луку наконец-то оставляют в покое: то ли найдя более интересное занятие, то ли попросту устав от односложных ответов. Выяснять, что из этого ближе к правде он всё равно не собирается.
Откинувшись на спинку стула, Лука наблюдает через полуопущенные веки за прибывающим народом. Прикидывает, все ли сегодня соберутся или кто-то так и продолжит прогуливать, мешая ему наконец-то спокойно заняться делом.
— Так это ты тут новенький? — раздаётся ехидно-едкое сбоку.
Лука смаргивает, оборачиваясь. Он не узнаёт говорящего по голосу, поэтому ничуть не удивляется, видя перед собой незнакомца. Видимо одного из тех, кто решил забить на первые дни учёбы и появиться только сейчас.
Высокий, тощий как палка, с острыми чертами лица и густо мелированной, забранной вместе с остальными волосами в хвост чёлкой.
«Цапля та ещё» — возникает сравнение прежде, чем Лука успевает ответить:
— Да.
Оседлав стул передней парты Цапля, чуть склонив голову, растягивает губы в не особо приятной улыбке.
— И как тебе рассадник добра и справедливости?
«Добра и справедливости? — мысленно переспрашивает Лука, чуть выгнув бровь, когда Цапля шугает попытавшегося было вернуть себе законное место и, судя по всему, подготовиться к уроку одноклассника: мелкого, для своего возраста, щуплого парня. — А они есть?»
И видимо Цапля что-то читает по его лицу, потому как улыбается ещё более гадостно-радостно.
— Да-да, ты не думай. Мы тут все добры и справедливы. К тем, кто соблюдает правила.
— И какие же?
— Любить, чтить, уважать и слушаться одного паяца, — не дав Цапле раскрыть рта для ответа, сообщает подошедшая Алиса, бросая рюкзак на парту. — Что на самом деле совершенно не обязательно, ибо он не пуп земли, не учитель и даже не староста. Ты что-то хотел?
— Злая ты, Серова. Вот поэтому парни тебя и обходят десятой дорогой.
— Да хоть одиннадцатой. Тебе то что?
Вытряхнув на стол канцелярку с учебником, Алиса приземляется на соседний с Лукой стул.
— А пару лет назад была такой милой девочкой, — нараспев напоминает Цапля, поднимаясь за мгновение до того, как, едва не оглушая, начинает звенеть звонок. Алиса рядом от этого звука даже уши пальцами затыкает.
— Пару лет назад я ещё не была знакома с тобой, — ворчит она вслед, поднимаясь, как только входит учитель.
От темы урока Лука отвлекается почти в самом начале, решив, что сориентируется потом по домашнему заданию. На переменах весь класс поймать нереально, а задание надо выполнять. Тем более что Лука и так непозволительно долго с ним тянул. Вряд ли ему дадут ещё больше времени.
Урок литературы кажется самым подходящим. Учитель что-то бубнить в фоновом режиме. Кажется, рассказывает о ком то из писателей, книгу которого им вот-вот предстоит начать читать или надо было прочитать на каникулах. Он точно не понял. Потому как вылавливает только отдельные слова учителя, скорее опираясь на интонацию, чем сплетая их в предложения, чтобы успеть вовремя отреагировать, когда монотонность сменится вопросом или раздражением.
«Первым делом работа, уроки потом» — провернув ручку в пальцах, Лука на мгновение прикрывает глаза, сосредотачиваясь, а когда открывает, то всё вокруг уже выцветает, теряя яркость. Мир раскрашивается во все оттенки серого: от слишком светлого, граничащего с туманно-белым, до густо-тёмного, вплоть до черноты. Правда такие контрасты здесь скорее исключение, чем правило.
Странная, почти бесполезная способность, ставшая привычной за последние годы, несмотря на то, что он ей не так уж и часто пользовался.
Собственные руки, невзирая на общую серость, не кажутся размытыми. Только какими-то полупрозрачными, как всегда. Маленькими искрами то тут, то там перемигиваются золотистые огоньки, словно говоря о том, что он всё делает правильно. Этакий индикатор собственных сил.
Вот, совсем рядом, на размытом сером пятне, обозначившем парту, яркими разводами остаётся чей-то отпечаток. Золотистый, как и искры на руках, наверняка его собственный.