Самшит подняла взгляд, выбор родился сам собой.
— Неожиданно, и, всё же, искренне. Хорошо, — решил Туарэй, — я беру его. Второе: отныне вы станете обращаться ко мне «мой бог». Иное утомляет.
— Повинуюсь, мой бог, — ответили смертные вместе.
— Можете отдыхать.
Он развернулся и похромал от огня в темноту, но Верховная мать молча последовала.
— Жрица?
— Мой бог, — она подошла вплотную и задрала голову, такая маленькая перед ним, — я была призвана…
— Знаю, — сказал Туарэй, — но ты не готова.
— Мой бог? — Её глаза мерцали в отсветах красного ореола, который исходил от божества.
— И я тоже не готов.
Мантия из чёрного дыма с огненными всполохами, спала, обнажив его ужасное тело. Человеческая кожа и драконья чешуя переплетались в уродливом узоре, изнутри шёл такой жар, что плоть горела на обугленных костях, но не могла сгореть, и сквозь трещины выходил кровяной пар; в разверзнутой ране на груди билось огненное сердце, а на спине только одно из крыльев развилось до нужных размеров, тогда как второе висело маленьким отростком. У него был хвост, были шипы, когти и клыки, были кривые разновеликие рога, искажённое лицо, и всё это бесконечно страдало от боли.
— Я как треснувший сосуд, посмотри, едва держу себя вместе. Неужели похоже, что я способен зачать ребёнка?
— Вы способны на всё, мой бог, — ответила Самшит вкрадчиво, — я верю…
— Иди и помолись перед сном.
— Повинуюсь, мой бог.
Когда-то Холмогорье было сказочным местом, плодородный край зелёных холмов и нетронутых лесов, где обитали невысоклики, — маленький народец пивоваров, башмачников и хлеборобов. Они растили лучший табак по эту сторону от Хребта, пока не бросили всё и не ушли.
Одно поселение за другим встречало караван распахнутыми воротами и дверьми, пустыми холодными домами, а то и хуже, — следами грабежа, убийств.
— Где они? — спрашивал Туарэй у покинутых жилищ, — те, кто обогревал вас?
«Ушли,» — шептали духи остывших очагов.
— Куда?
«Прочь».