— За измену своему народу и революции приговариваю тебя к смерти, колдун, — произнес Кирилл.
Эразм тяжело вздохнул, губы его задрожали, глаза покраснели, он опустил голову, подставляя шею под меч.
— Убей меня быстро, — попросил колдун.
Когда казнь состоялась, комиссар и нарармеец разъехались в разные стороны.
Первая кровь
Красивые механические высокие резные часы, стоящие у стены, отбивали мерный ритм. Часовая стрелка улиткой ползла к цифре два, минутная черепахой стремилась к десятке, а секундная кузнечиком перескочила шестерку. Крупный сенбернар, раскинувшись на красивом восточном ковре, дремал, время от времени лениво приоткрывая глаз и поглядывая в сторону двери. В клетке, стоявшей у перегородки между двумя смежными комнатами, скакала канарейка, рядом с ней располагался старый залакированный шкаф с изящно выполненными ножками и расшатавшимися на некоторых ящичках ручками. По диагонали от шкафа, под крупным окном, выходившим на оживленный проспект, лежала красивая молодая женщина. Кудрявая, одетая в нарядное белое платье, украшенное розовыми бантиками и переливавшимися в солнечном свете камешками, она беспокойно шевелила губами, хмурилась, ворочалась, измяв свою одежду.
В этот самый момент из коридора донеслись шаги, сенбернар встревожился, поднял голову, навострил уши. Дверь, располагавшаяся рядом с часами, открылась, внутрь заглянул бородатый сердитый мужчина с симметричными залысинами на висках. Увидев, что женщина спит, он хотел бесшумно ретироваться, но сенбернар, узнав хозяина, с удивительной для столь крупной собаки проворностью подскочил и радостно загавкал.
— Папа? — встрепенулась, открыла глаза спавшая. — Это ты?
Вспорхнув ласточкой, она подлетела к отцу, бросилась в его объятия. Мужчина прижал дочь к себе, улыбнулся.
— Всё хорошо, Оля, всё хорошо, — прошептал он на ухо дочери, потом с напускной строгостью посмотрел на собаку, погрозил сенбернару кулаком.
— Бесстыжий, Оленьку разбудил!
Пес будто бы понял слова хозяина, пристыжено опустил глаза, тихонько заскулил, шаркнул лапой, словно приносил свои извинения.
— А Кирилл? — Ольга, наконец, оторвалась от отца и решила выяснить судьбу своего возлюбленного.
— Жив, — недовольно поморщился отец. — Идёт сюда.
— Что такое? — заметив недовольство отца, спросила Ольга. — Он повёл себя недостойно?
— Не знаю, — неопределенно повел плечами отец. — Нам приказ дали: не подчинятся — открыть огонь. Он стрелять не стал, всё увещевать их рвался.
— Разве это плохо?
— Я сам не сторонник кровопролития, доченька, но пойми, мы ведем тяжелую войну, а тыл разваливается. Мне самому жалко рабочих, да что там, — отец неопределенно махнул рукой, — даже убогих этих грязушей жалею, но нельзя миндальничать, когда Отечество в опасности. Он гвардеец, элита войск, гордость самого Государя, должен уметь перебороть сострадание, когда того требует обстановка. Вместо этого колеблется, не знает, как себя вести.
Отец вздохнул, перевел взгляд на часы.
— Ранили его. Лучшего фехтовальщика академии одолел простой рабочий!
Услышав это, Ольга побледнела.
— Да не пугайся ты, ничего страшного. По голове огрели, а он даже защищаться не пытался. Зарезал грязуша, застыл над его трупом и стоит, смотрит, как тот подыхает. «Товарищ» со спины к нему подкрался и приложил. Не окажись Сергея Салтыкова рядом, убили бы. А я ведь знаю Кирилла, у него ушки на макушке, он не мог не заметить подлеца, но это убийство, его первое убийство, что-то в нем надломило. Как бы не потерять парня. Ты уж поговори с ним Оля, он тебе верит, всё расскажет. Разговор мне передашь, подумаем, решим, как поступить. А вот и он!