Павлыч удивленно посмотрел на него и выпустил целое облако душистого дыма.
— Нет. Что за чушь?… А что — должен?
— Мой отец испытывает, до сих пор. Хотя его карьера сложилась гораздо лучше, чем у многих бурлаков. Он, конечно, напрямую никогда не говорил, но я всегда это чувствовал.
«Как это странно, — думал Войцех. — Оказывается с Павлычем можно говорить о таком, о чем даже и думать стыдно».
— Это от зависти. А зависть — от слабости, — сказал Павлыч, выпуская облако душистого дыма. — Люди слабы. Все люди: и бурлаки, и ахногены. Только это не все понимают. Когда у кого-то есть что-то, чего нет у тебя, кажется, что обладай ты этим, ты был бы другим. Но это заблуждение. Сильным делает не наличие в организме ахно-волн.
— А что?
— Любовь.
Войцех недоверчиво хмыкнул. Вот что-что, а любовь ему была совершенно чужда.
— Вот взять, например, твоего отца, — в этот момент к Павлычу подошел их пес, южно-русская овчарка, здоровая и лохматая, которую Войцех всегда опасался, положила нос на колено Павлычу, а тот запустил руку в длинную шерсть. — Ты говоришь, что в его душе есть ненависть к ахногенам. Но в его душе есть и любовь. Это любовь к тебе и к твоей матери. Именно она двигала им, когда он добровольно отказался от попечителя-ахногена и устроился на службу в полицию. Он хотел, чтобы его жена и сын гордились им, он делал это ради вас, потому что слишком любил вас, чтобы быть на попечении у ахногена. А вовсе не потому, что он ненавидел его. Ты — ахноген, но разве ты можешь сказать, что он ненавидит тебя? Он любит тебя и гордится тобой так, как никогда бы не смог человек, в душе которого ненависть.
Войцеху нечего было возразить. Идея любви витала в этом доме, в этом саду, ею дышало каждое дерево, он чувствовал ее в каждом движении жуны Павлыча, в блеске глаз его дочери, и не мог сопротивляться ее мягкому и ненавязчивому окутыванию.
— Общество навязывает идею несовершенства бурлаков и слишком уж превозносит силу ахногенов. Это порочный круг, — продолжал Павлыч. — Распространение ахно-энергии и перестройка под этот ресурс всего мира, промышленности, не может не ограничивать жизнь бурлаков. Мой отец помнил последствия катастрофы, он рассказывал мне. Землетрясения и наводнения уничтожили Европу и Америку за пять лет, которые пронеслись как пять дней. Земная кора двигалась по всем материкам, запасы таких ресурсов как нефть, газ, каменный уголь внезапно оскудели, реки пошли вспять. Словно Земля перекрыла человечеству кран благоденствия. Природа поставила людей перед выбором: объединиться или погибнуть. И только любовь, я так считаю, людей, которые смогли, оказались способны переступить через собственные принципы и открыли границы для переселенцев, спасла многие народы от полного уничтожения.
— Россия…
— Не только она, но и Африка, и Азия… Времена были тяжелые. На оставшемся клочке Европы люди жили на головах друг у друга. Эпидемии и голод выкашивали выживших. И открытая Кравцовым ахно-энергия стала тогда глотком свежего воздуха, а для многих — спасением. Люди, настрадавшись, нырнули в нее с головой, и их нельзя за это винить. Ахно-энергия на тот момент закрыла огромные бытовые и не только прорехи, на которые не хватало средств. Первые ахногены, которые щедро делились своей новообретенной энергией действительно спасали многие жизни тех, кого природа ею обделила. Так за что мне ненавидеть их?
Войцех знал историю хорошо. Однако пустое перечисление фактов и дат никогда не давало ему такой объемной картины, которую рисовал перед ним Павлыч. Неожиданно семейные истории о том, как его прадед и другие переселенцы строили бараки собственными руками, как им помогали русские, а потом всей улицей они отмечали новоселье, обрели смысл. Раньше он не понимал, что объединяло этих людей, что общего было у них за одним столом. Не понимал, почему так ревностно относился старый дед к еде, и почему однажды он ударил клюкой его мамашу, когда та отдала собаке кусок мяса, выпавший изо рта малыша Войцеха. Мамаша всегда оберегала его от невзгод, а папаша из кожи лез вон, чтобы дать сыну все самое лучшее. И давал. Войцех никогда и ни в чем не нуждался. Однако, до сих пор не задумывался, чего это стоило его родителям-бурлакам, и его деду, и прадеду.
Он подумал, что неплохо было бы навестить родителей, давно уж он у них не был. И со стыдом понял, что в какой-то мере стесняется их. От этих мыслей ему стало душно и тоскливо. Разговор зашел совершенно не в то русло, которое ему бы хотелось. Сегодня его уверенность в себе таяла на глазах.
— Если полицмаг будет всех любить, то грош ему цена. В нашей работе это скорее слабость. Любой преступник, даже мелкий воришка непременно этим воспользуется, — сказал он. — За что я должен любить… Гошу, например?
Прозвучало это «любить» как-то совсем не так, как это звучало у Павлыча. Войцех смутился и почувствовал, как покраснел. Павлыч усмехнулся.