За месяц наши отношения с командиром претерпели изменения. Я лучше его узнал, он лучше узнал меня. Язвительный, жесткий, нетерпимый по многим вопросам, он был хорошим учителем.
Дорога позади фронта петляла. На перекрестках были установлены ежи и бетонные блокпосты через каждые пять километров. Приходилось часто останавливаться.
На обочинах догорала сожженная после удара с воздуха техника. КрАЗы, танки, самолеты, что упали на нашей стороне. Как отечественные Туполев и Сухой, так и чужие, английские «Тайфуны», пытавшиеся прорваться к дирижаблям. Солдаты под командованием офицеров тушили их и пытались найти выживших среди обломков.
Мы подъехали к месту. Вот он подземный штаб второго батальона. Налбат вышел и махнул мне рукой. Меня на совещание не приглашали и я сел за руль УАЗа. Склад и почта находились в километре отсюда. Включив первую передачу, я покатил к ним.
Припарковавшись, я пристроился в конец очереди на выдачу почты. Рука сама отдала честь капитану, что стоял впереди меня.
— Следующий.
На выдаче стоял солдат в звании ефрейтора. Я предъявил ему свой военный билет.
— Почта для пятой роты.
Ефрейтор полуобернулся назад и закричал во всю глотку кому-то в глубинах склада — ПЯТАЯ РОТА!
Мешок с письмами принесли через две минуты.
Зашел я и к прапорщикам с вопросом о боекомплекте для роты. Там меня заверили, что вышла накладка и машина с патронами для автоматов и пулеметов подъедет после обеда. Так что я сел в УАЗ, подъехал к штабу батальона и стал ждать Налбата, от нечего делать, перебирая письма в мешке. Как ни странно, нашел я почту и для себя. Два письма. Оба из Москвы со штампами канцелярии Императора. Одно за двадцатое число октября, а другое за двадцать седьмое.
Вскрыв письмо, я стал читать. Настроение испортилось с первых строчек. Второе письмо, испортило мне его еще больше. Ну и новости. Я присвистнул, покачав головой.
Дверь в машину открылась, и внутрь залез комроты.
— Чего как в воду опущенный? — Спросил он меня, заметив вскрытые конверты, лежавшие у меня на коленях.
— Дед умер во сне.
— Сочувствую, — сказал он. — А во втором письме что?
— Второе — это оповещение о еще одной смерти родственника. Через неделю после деда, умер дядя Иван. Старший сын Тимофея Митрофановича. Он был наследником фамилии.
Налбат долго молчал, прежде чем что-то сказать.
— Даже если там что-то нечисто, канцелярия не будет вмешиваться. Это внутренние дела семьи.
Я поморщился. Все прекрасно понимаю.
— Я расстроился не из-за этих смертей.
Налбат удивился.
— А из-за чего тогда?
— Из-за мачехи, Людмилы и тех людях, что служат нашей семье. Раньше ее хоть как то сдерживал дед и дядя Иван, сейчас же, — я с горечью покачал головой, — боюсь даже представить, какой ужас творится в семейном поместье в Москве. Людей жалко.