Я засмотрелся на дерево, а когда опомнился, мясистый кулак Горзы летел мне в лицо. Я отвел плечо и выставил локоть. Раздался глухой удар. Мешком с опилками Горза завалился на землю и затих. Долговязый оживился, потоптался на месте и что-то пробурчал. Пару раз он поднимал руки, но в итоге допил пиво и пошел кому-то звонить. Я постоял с минуту и дождался, когда Горза замычит. Хорошо, живой. Подошел к Ёлкину и взял того за плечи:
— Нашел бы ты себе других друзей Ёлкин, — сказал я. — Нормальным же пацаном был. В футбол вместе играли, в компы ходили, а теперь? Терпила, по асфальту раскатаю… Хочешь, как этот: ходить вонять и Хвоей зваться? Подумай, ладно?
Ёлкин посмотрел на меня выпученными глазами, а затем медленно и осознанно кивнул.
... … …
И снова я стоял у двери на тринадцатом этаже. Москвина открыла, скупо улыбнулась и впустила внутрь.
— Что-то случилось? — спросил я.
Она позвонила полчаса назад, показалась мне расстроенной и попросила прийти.
— Нет, — она посмотрела мне в глаза, а затем тут же отвела их в сторону. — Пойдем в зал.
Мы прошли в зал, и я удивился, увидев стол. Раньше его тут не было. Был только журнальный столик. Похоже, она принесла его с кухни. На столе лежала скатерть, приборы, стояли стаканы. На вечер у меня были кое-какие планы. Появилась одна идея, которая могла бы… И всё же Москвина показалась мне слишком расстроенной и взволнованной. Я не стал ничего говорить и просто сел туда, куда она показала. В конечном счете мой голод был легким голоданием по сравнению с тем, что переживала Ксения.
— Сегодня я снова целый день думала о смерти, — сказала она. — Кажется, я подошла к тому этапу, когда терпеть больше нельзя. Я вижу сны с людьми, я забываю их имена, я перестаю видеть их лица. В голове крутится только одно. Появилась боль. Словно в животе у меня окисляется батарейка или целый аккумулятор. Кислота прожигает всё новые и новые дыры, желудок бесконечно расширяется и превращается в безразмерную яму, заполнить которую невозможно. Её бесконечный объем пропорционален боли…
— Чтоб меня…