— Дожила. — Из-за обветрившихся губ ей было отказано даже в усмешке без боли. — Бродяга жертвует мне свою одежду. Ну почему всё так, Квентин?
Жизнь без короны оказалась совсем не такой, какой видела её королева из дворцового окна. Человеческую плоть совсем не так просто проткнуть, как гласили истины Яльте. И спать с этим тоже не просто. Сны отныне пахнут страхом и кровью, звучат предсмертными хрипами и хрустом сломанных позвонков. А воришки — это вовсе не обаятельные прохвосты из плутовского романа, а страшные, грязные убийцы. По телу пробежала дрожь. Хенрика теснее прижалась к Квентину. Долго сдерживаемые слёзы обожгли глаза. Её Блицард оказался совсем не ласков. Диким яльтийским волком он скалил клыки, рычал на свою королеву, клацал челюстями по ногам лошади, рвал плащ.
— О чём ты плачешь, родная? — Квентин провёл рукой по её волосам. Если бы могла, она бы закуталась в этот щекочущий ухо мягкий шепот.
— О бедной дурёхе, — совсем не царственно шмыгнула носом Яльте. — Я узнала твою теперешнюю жизнь скитальца и не понимаю, как ты до сих пор остаёшься жив.
— Однажды мне сказали, что я наказан жизнью. Такое вот проклятье.
— А за что прокляли меня, Квентин?
Грабители взяли не только кошель. Они забрали у Хенрики Яльте уверенность в том, что Блицард помнит свою хозяйку. Ещё никогда она не жила в таком ужасе, в неизвестности, что их с племянником ждёт на той дороге, за тем поворотом. В неизвестности, сможет ли она защитить его.
— Мне страшно, Квентин. Мы с Салисьо совсем одни...
— Вы не одни, родная.
— Он мой племянник. Я спасла его от смерти в родном доме, увезла прочь, но, Квентин, моя земля… Едва ли она добрее. Квентин, мне так страшно... Я не уберегу его, он такой маленький и слабый. Он спит так плохо, он мечется, скулит, хнычет… А когда бодрствует, то всё время молчит и почти ничего не ест, если он заболеет... Он ненавидит меня, Квентин? Ненавидит?
Хенрика подняла обожжённые слезами глаза на Квентина, вгляделась, ища ответа. Прежде он был таким мудрым. Нащупал и «прочёл» её рану, которую она прятала так старательно, так глубоко. Даже заживлял какое-то время. Теперь он дал ей смутную улыбку, поцелуй в лоб. Они могли бы стать лекарством. Но его лицо… Как исцелять других, если сам ты так горек? Его лицо, казалось, ещё больше вытянулось и измялось морщинами от несбывшихся надежд, разочарований. Загар, какого не получишь в Блицарде, и тот не бодрил. Глаза были посажены близко и глубоко. И если прежде, задумавшись, он выглядел хмурым, то теперь — совершенно несчастным. Профиль стал из грозного скорбным, губы тоньше и ещё неулыбчивей, подбородок ослаб. Прежде оседлому, а теперь бродяге, жизнь не давалось мастеру Квентину легко и, похоже, правда была скорее проклятием. Судорожно вздохнув, скорчившись всем телом, Хенрика нырнула обратно под этот ослабший, но такой славный подбородок.