…Положив покойную на землю, он ещё долго смотрел в её глаза. Их нужно было закрыть, а он всё никак не мог этого сделать. Это означало, что больше он эти глаза никогда не увидит. И хотя всегда предпочитал принять неизбежное сразу, без колебаний, сейчас не мог. Просто сидел и смотрел.
Произошедшее не укладывалось в голове.
Как сообщить детям о смерти их матери, если ему самому принять это обстоятельство абсолютно невозможно? Да у него язык не повернётся!
Кто теперь будет его лучшим другом, его напарником, его «свечой» и одновременно — путницей?
А самое главное — как он сам теперь будет жить? И зачем? Зачем?! Без неё продолжать этот путь совершенно не хочется.
А может быть, просто взять её на руки, отнести в пещеру, в это извечное тсарствие холода, мрака и пустоты, уложить на камни, самому лечь рядом и подождать? За два-три дня запросто можно либо замёрзнуть насмерть, либо сойти с ума от пустоты в голове, и лучше уж так, чем жить без неё.
…По хмурому, обветренному лицу видуна катились слёзы. Он их не то что бы не вытирал, а будто бы даже не замечал, и плакать сейчас было не стыдно. Он даже вопросом таким — стыдно или нет? — не задавался. Вся его немеряная гордость, амбиции, достоинство, — всё, чем он закрывался всю жизнь от внешнего мира, вдруг в один миг перестало существовать, рассыпавшись в прах и навсегда померкнув.
Сколько он отдал бы за её жизнь? Всё.
Но этого от него никто не требовал, потому что вернуть её было нельзя.