— Как и бабки, что они получили на свой Центр.
Калико склоняет голову набок.
— А я-то думала, деньги достались им без всяких условий.
— Без условий и достались. И Сэди приведу без условий. Они ей либо помогут, либо нет. Но я все-таки надеюсь, что помогут. И дураку ясно, от ее предков толку никакого.
Она кивает.
— Звякни мне, если надумаешь начистить рыло этому Реджи. Только не забывай, Дикий Запад уже в прошлом. Нынче за такое упекут за решетку и не посмотрят, какой ты справедливый.
— Звякнуть? — смеюсь я. — И каким же образом? У нас даже нет…
Но она уже исчезла.
— А что за женщина приходила к тебе ночью? — спрашивает меня Сэди утром.
В этот момент я как раз наливаю себе вторую кружку кофе и от неожиданности едва не роняю кофейник.
— Ты ее видела?
— Ага, видела. А что, не должна была? Мог бы и предупредить, что у тебя есть подружка.
Я так и замираю с кофейником. Тогда я был уверен, что девчонка спит непробудным сном. Хорошо, что мы с Калико не позволили себе вольностей.
— Ты правда видела ее? — не унимаюсь я.
— Да ты обкурился, что ли? Я же ясно сказала. Значит, западаешь на меховушек? Это твой фетиш, да?
Я даже не знаю, что ей ответить. Моя подружка — лисолопа, за неимением лучшего названия. Частью антилопа, частью лисица. Надо видеть выражение лица Калико, когда я использую это слово. На вид ей лет тридцать пять, у нее копна рыжих волос, которые она редко подвязывает, а над лбом у нее торчат антилопьи рожки. Иногда она может появиться с лисьими ушами и большущим пушистым хвостом. Калико называет себя майнаво, что на языке кикими означает «кузина» или «кузен».
Мы сохраняем наши отношения в тайне, и потому я не знаю, как сейчас объяснить ситуацию Сэди.
— Как ты сказала? Меховушки? — выдавливаю я наконец.
— Ну да, сам же знаешь, — кивает она. — Те, кто напяливает на себя костюмы и прикидывается зверюшками. Типа это их заводит.
— Ну да, — мямлю я. — Пусть будет так…
— Вот, значит, от чего ты тащишься?
— Да нет же, просто она… Слушай, нам пора идти.
Я отворачиваюсь от девчонки и принимаюсь за сборы, попутно закидывая костер.
— Господи боже ж ты мой, надеюсь, я никогда не состарюсь, — голосит за спиной Сэди. — Ну есть у тебя фетиш, и что с того? Да и пожалуйста!
Я не удостаиваю ее ответом.
Три часа спустя во дворе дома, что принадлежит Эбигейл Белая Лошадь, нас приветствует свора беспородных собак. Они кружат вокруг нас, заливаясь лаем и виляя хвостами. Сэди шарахается и жмется ко мне.
— Не бойся, — успокаиваю я ее, — это они так радуются.
— Ага, расскажи парню, которого они сожрали последним.
Дом Эгги располагается высоко в предгорье, грунтовка вьется до него километра три. Жилище представляет собой вытянутое и приземистое глинобитное строение, на южной стороне которого из ребер карнегии сооружены навес и загон. Парочка этих гигантских кактусов высятся на одной стороне двора, на другой растут косматое мескитовое дерево и пустынная акация. За загоном виднеется кострище, а выше по склону — маленький глинобитный домик, который старушка использует в качестве мастерской.
Оттуда она и выходит, привлеченная приветственным лаем собак. Мне говорили, что ей уже за восемьдесят, а то и больше, но выглядит она скорее под семьдесят. При этом в пеших переходах выносливостью Эгги значительно превосходит меня, а уж я-то в состоянии бодро прошагать парочку часов под палящим летним солнцем. Сложения она крепкого, у нее открытое смуглое лицо и седые волосы, которые она заплетает в длинную косу.
— А я было подумала, сам Старик-Пума к нам спустился, — вместо приветствия ворчит Эгги. — Собак небось до инфаркта довел.
— Да мы по горной тропе шли.
Старуха кивает и переводит взгляд на Сэди.
— Подружку-то как зовут?
— Говорит, Сэди. Я нашел ее к северу по Захра-роуд.
— Нашел? Авария, что ли, случилась?
— Ее выбросили из машины. — Эгги хмурится, и я поспешно уточняю: — Остановились и выбросили.
— Если остановились, значит, ничего страшного?
— Этого я не говорил.
Ее внимание снова приковано к Сэди.
— Как ты, дитя мое?
Девчонка привычно теребит манжеты и пожимает плечами, затем отвечает:
— Да нормально.