— Нет, конечно, — отзывается старуха. — Я сделаю примочки для твоих ран.
Глаза девчонки снова округляются. А я, пребывая в полнейшем неведении, спрашиваю:
— Что еще за раны?
Обе какое-то время молчат. Потом Сэди расстегивает молнию на худи, снимает его и бросает прямо на землю, оставшись в маечке. Ее предплечья исполосованы замысловатым узором множества царапин и порезов, на вид — сделанных бритвой или остро заточенным ножом. Некоторые из них гноятся.
Вслед за этим она задирает майку до самых грудок. Все ее тело покрыто едва ли не сплошным синяком — желтыми и зелеными, багровыми и синими разводами.
— Пи**ец! — вырывается у меня, руки машинально сжимаются в кулаки. — Кто это с тобой сделал?
Ответ, впрочем, мне и так известен.
— Он бьет меня только там, где не видно, — сообщает девчонка.
— А порезал тебя тоже он?
Сэди молчит, и я понимаю, что все эти шрамы — дело ее собственных рук.
— Возможно, этим ты хочешь доказать, что тело принадлежит все-таки тебе? — предполагает Эгги.
Сэди лишь качает головой.
— Ладно, ты не обязана говорить об этом, — вздыхает старуха. — И ты можешь оставаться у меня, сколько потребуется.
Сэди кивает и поднимает худи, однако не надевает его. А я глаз не могу отвести от сеток шрамов у нее на руках. Как, черт побери, такое можно сотворить с самим собой?
— Иди в дом, устраивайся поудобнее, — отсылает ее Эгги. — Я скоро.
Сэди снова кивает, однако и не думает уходить.
— Хочешь рассказать нам что-то еще? — подбадривает ее старуха.
Девчонка смотрит на меня, затем спрашивает:
— Ты ведь не собираешься его искать, да?
— Кого, Реджи?
— Ага.
— Ты никак защищаешь его?
— Вовсе нет. Просто не хочу навлекать на тебя неприятности и не хочу, чтобы потом он отыгрывался на приемышах.
— У тебя доброе сердце, — произносит Эгги.
— Вот как? — вспыхивает Сэди. — Почему же тогда моя жизнь сплошное дерьмо?
Старуха качает головой.
— Посмотрим, как ее можно наладить.
После этого девчонка вновь переключается на меня.
— Мы хоть увидимся снова?