На предложение показать свиток, пришлось ответить, что оставил его в доме деда. Все-таки, несмотря на прочный футляр, эта вещь не для дальних путешествий.
— В библиотеке Нолдорана есть… похожий, — в последний момент он решил использовать именно это определение, — но господин Айкасанвэ мне его не дал. Сказал приходить после пятидесяти хотя бы. «Речи Куруфинвэ Фэанаро перед народом Тириона в Дни затмения Света», составитель Айкалнар.
Изложив все это, мальчик осанвэ показал отцу оба свитка. Отец неопределенно хмыкнул и, видимо, хотел что-то сказать, но вдруг из-за их спин послышалось конское ржание. Альмарион оглянулся и увидел над дорогой троих всадников: золотокосую охотницу с луком и похожих на нолдор воителей, вооруженных копьями. На перчатке одного из них сидел сокол. Копыта их серебристых, словно сотканных из тумана, коней не касались земли. Волосы и одежды всадников, казалось, не имели четких очертаний. И только лица и оружие видны были ясно.
Эльфы придержали лошадей, пропуская, но те остановились рядом.
— Vande omentaina, — поприветствовал их воин с соколом. — Не стоит в эти дни заезжать слишком далеко на юг. Твари расплодились в горах — большая охота идет в лесах Оромэ.
Сказав это, он поднял руку вверх, и птица, испустив протяжный крик, сорвалась с перчатки. Трое продолжили свой путь и уже в нескольких шагах от эльфов растеклись туманными клочьями. И только летящий высоко-высоко под облаками сокол остался подтверждением того, что встреча не была сном.
Лехтэ же к тому моменту, когда Атаринкэ закончил объяснять сыну тонкости лингвистики, приняла наконец решение и сказала вслух мужу:
— Я думаю, что ты прав насчет венца. Хотя, признаюсь, немного жаль — мне было бы очень приятно, если б украшение сделал именно ты. Но… я последую твоему совету.
А еще они, пожалуй, послушаются встреченных охотников и после каменного леса повернут на север, смотреть Льды.
«И подледную лабораторию», — добавила Лехтэ мысленно. Идея влезть туда ее не оставляла. Очень уж интересно, что там.
Альмарион же долго смотрел на парящую в небе птицу, а потом, покопавшись в вещах, вытащил сломанную фибулу и передал отцу:
— Это мы со Щеном неподалеку от Форменоса нашли. А потом я этот мотив встречал на многих изделиях и в разных местах. И там, где знак мастера был, клеймо Первого Дома стояло. Вот мне и интересно, кто же ее создатель? А почему он избрал именно этот сюжет? А кто был владельцем? А еще интересно, почему она сломана? А еще, — он услышал негромкий смех матери и счел за разумное сократить список вопросов, — почему у нее такие странные выщерблены…
Атаринкэ был только рад, что разговор про речи отца прервался. В Тирионе скорее всего хранились подлинные документы и списки, а вот Олорин… Искусник не знал, какую цель тот преследовал, но приписывать отцу то, чего не было… как это по-майярски. Впрочем, ему не хотелось настраивать сына против помощников стихий, некоторые были хороши и продолжали следить хотя бы за Аманом, в чем они все только что убедились.
А вот фибула его удивила. Очень. Он взял ее в руки — ни следа былой магии, все израсходовано, но Атаринкэ ей был благодарен.
— Ты уже догадался, наверное, или подозревал во всяком случае, ведь знаешь, что я никогда не ставлю на изделия свое клеймо — только звезду отца. Это моя фибула, Алмо. Видимо, потерял рядом с домом, а белка подобрала.
Но сын не унимался.
— А как ты ее потерял? А что это за выщерблены на металле?
— Хорошо, я расскажу, — немного помолчав, продолжил Атаринкэ. — Они от стрелы.