— Милены Огневич, одноклассницы Томми? — спокойно уточнил Ли.
— Шлюха. Он убил ее?
— Почему вы считаете эту девушку шлюхой? — чуть слышно спросил Хоул.
Мужчина дернулся, будто от удара током.
— Потому что она шлюха и есть. Ходила к нам как к себе домой. Завлекала мальчика. Это она во всем виновата.
— Она виновата в том, что Томми тщательно приготовился к расстрелу, нашел автомат, взял ваш пистолет, пришел в школу и уничтожил весь класс? — все тем же спокойным тоном продолжил врач. — Почему вы так считаете?
— Он любил ее больше матери.
«Перенос?», — пометил психиатр и посмотрел на отчима внимательнее. Ли молчал. Почувствовав, что Себастьян в своей стихии, он отступил в тень.
— Вы считаете, что Томми недостаточно любил свою мать? Или, может, вы недостаточно ее любили?
Уилсон хотел брякнуть что-то еще, но замолчал, ошеломленный.
— Она умерла, — просто сказал мужчина. — Он умер. Только я жив. И… — Он замолчал. Полицейский и врач смотрели на него с нечитаемым выражением лиц. И ждали. Ждали чего? — Томми был влюблен в эту девицу. Говорил о ней. В прошлом году нарисовал десяток ее портретов. А месяц назад все сжег.
— Как давно он начал рисовать демонов?
— Чертят? — Удивился отчим. — Да с детства. Но рогатых прятал. А вешал вокруг себя то, что действительно хотел видеть. Маму, эту девицу, животных разных.
— Он сжег все рисунки?
Уилсон кивнул.
— После того, как вы закрасили окно?
Снова кивок.
— Сильно после. Говорю же, месяц назад.
— А что случилось месяц назад?
Отчим пожал плечами.
— Все было как обычно. Школа, тренировки, больница, тусовки. Он мало бывал дома.
— С кем он общался? — Спросил Ли.
Мужчина не ответил. Себастьян, который успел схематично набросать комнату с закрашенным черной краской окном, посмотрел на отчима.
— А вы с ним общались?
Уилсон промолчал. Его шея и щеки покрылись бордовыми пятнами. Хоул зафиксировал этот факт и доброжелательно посмотрел на отчима. Психолог в допросной не совсем психолог. Он превращается в менталиста, чья задача не помочь человеку, а вытащить из него нужную информацию. Заставить его признаться. Иногда через манипуляции. Все законно, никакого очевидного давления. Но безотказно. Особенно, с такими мерзавцами, как Тримиан Уилсон.
— Я с ним не общался, — после долгой паузы, во время которой Ли бросал красноречивые взгляды на психиатра, пробормотал мужчина. — Нам не о чем с ним было говорить. Он любил музыку и рисование, я — плотничество и…
— Алкоголь? — миролюбиво подсказал Хоул.
— Вы бы тоже начали пить на моем месте, — вспылил Тримиан. — Севилия была всем в моей жизни. Всем! Я любил ее. Полюбил с первого взгляда. Я простил ей даже этого малолетнего наглеца и прошлых мужиков. Принял ее с ребенком в своем доме, позволил ей все переделать, лишь бы она была счастлива.
— Вы начали пить, когда жене поставили диагноз? Или раньше?
— Какое это имеет отношение к делу?