Нагайя чувствовала, как змеями шевелятся на голове волосы. Она медленно закрыла глаза, думая, что делает всё во сне…
– …в царстве Дыя тучи хмурые, стаи воронья чёрного! Приходите, огнём меченые, скверны сподручницы! Приходите, слуги Чернобога! Сползайтесь, змеи, Суровая Ламия и Великий Змей-держатель мира!
Вдруг пронёсся вихрь. И пала тьма. Неведомая могучая сила – жар самого сердца земли – бушевала, плыла сквозь яростные вспышки...
…Нагайя очнулась, когда уже светало. В погасшем костре мерцала зола. Ветер разносил острые запахи. Жар разгорячённого тела постепенно выходил, и так упоительно было чувствовать его остывание.
Гай лежал рядом, спиной к ней.
Она прогнала прочь обрывки страшного сна, стараясь не думать, что будет потом. Когда сквозь клубы утреннего тумана блеснуло солнце. Нагайя поняла – пора.
Встала. Натягивая платье, сказала Гаю:
– Пойдём. Нельзя, чтобы люди твоего отца застали нас вместе.
Гай не ответил.
Нагайя подошла ближе. Наклонилась, коснулась его плеча. Гай не шевелился.
Нагайя тронула его голову рукой, заглянула в лицо. Открытые глаза был бесцветными, напряжёнными, мёртвыми.
Заметив на ладони кровь, она медленно опустилась на землю рядом с Гаем.
Долго сидела, размышляя, – любила-не-любила – а когда до вершины холма долетели первые звуки просыпающегося селенья, она закрыла потухшие глаза Гая и прошептала:
– Ибо гнев мой сильнее сострадания.
Поднялась и, перешагнув через мёртвое тело, пошла прочь по тропинке, вьющейся среди папоротников.
Ночная стража, или Кто убил капитана Хассельбурга?
С самого утра он сидит у окна чердачной комнаты, глядя на площадь, выложенную булыжниками в виде восьмиконечной звезды, и ждёт.
Это случится ближе к ночи, когда вода в амстердамских каналах почернеет и загустеет, как смола. Если выглянет луна, то ещё издали удастся разглядеть большой, похожий на гроб баркас, плывущий со стороны ратуши. Когда судно будет проходить через шлюзовые ворота Святого Антония, старик-шкипер ударит о палубу длинной острогой и крикнет:
– Ночная стража!
Вот тогда и явятся они. Из тёмного двора через арку, выстроенную в честь визита в Амстердам Марии Медичи, на площадь выйдут кловениры стрелковой роты капитана Кока.
Впереди, как всегда, Франс Банинг Кок. Весь в чёрном – шляпа, жакет, чулки, туфли... Красная перевязь через плечо. Правая рука в перчатке слегка на отлёте. А левая… будто чужая, будто не ему и принадлежит, без перчатки, без ногтей, такая бледная в ярком свете фонаря, она тянется к человеку в золотистом камзоле с белой перевязью – лейтенанту Рёйтенбургу.
Только провокаторы и сплетники предлагают к пожатию левую руку!
И ещё мертвецы…
Так кто же такой, этот Франс Банинг Кок?
– Вы убийца, господин капитан, – шепчет он. – И скоро об этом узнает весь Амстердам. Я разоблачу вас. Я, Рембрандт Харменс ван Рейн.
1.
Небо в чёрно-белых тучах. Ранние сумерки ветреного дня, грязного от копоти, дождя и слякоти.
За обедом в таверне он съел отбивную с капустой, выпил рюмку «Голландской храбрости»1, и вот уже целый час стоит на мостике, перекинутом через канал, и наблюдает, как редкие снежинки тают, так и не долетев до воды.