— Вот каких вояк понабрал себе воевода!
— Чем ты милость-то заслужил? Порты воеводины хорошо полоскал?
— Шлюху эту вдвоём с воеводой пялите?
— С ней бы не так потолковать! Ночью да у реки — другой разговор был бы, а?
Неизвестно, чем бы всё это закончилось, но вдруг крики стихли — мгновенно, как будто толпе в горло загнали кляп. Вместо них над головами пронёсся шёпотом:
— Воевода! Воевода вышел!
Солдаты расступились — не так охотно, как сделали бы это ещё две луны назад.
Поддерживаемый Летардом, воевода вышел к огню. Он был без шлема, в изрубленном панцире. От виска наискось через щёку тянулась свежая рана.
Толпа зашевелилась — но Летард поднял руку, и ропот стих. Воевода обвёл взглядом всех стоявших вокруг — и с усилием вымолвил:
— Братья…
Солдаты снова завозились, и Лейла услышала за спиной чьё-то тихое, но отчётливое: «Волки урманские тебе братья!»
— Слушайте меня! — снова заговорил воевода. — Я пришёл к вам с горестной вестью. Пять дней назад пали…
Голос у воеводы пресёкся. Наверное, он ждал, что поднимутся крики. Но толпа молчала, и это молчание Лейле совсем не понравилось.
— Они были храбрыми воинами. Они были сильны. Но враг оказался сильнее.
Рядом с Лейлой Осберт со стоном втянул в себя воздух.
— Они не покрыли себя позором и погибли с честью. А мы можем только оплакать их, как подобает, и не посрамить их памяти.
— Про память заговорил! — послышался из толпы тот же голос. — Почему ты тогда не с ними лежишь, если памятливый такой? В кустах отсиделся?
Лейла была готова поклясться, что на сей раз воевода услышал. Летард — тот уж услышал точно: его ладонь оказалась на рукояти меча мгновенно. Толпа напряглась, и в эту секунду откуда-то от костра послышался хрипловатый тоненький плач свирели.
Тишина наступила мгновенно. Бродяжка опять поднёс свирель к губам, выдохнул снова — и та заплакала человеческим голосом, всхлипывая и жалуясь, словно женщина, бьющаяся у мужнина гроба. Плач тянулся и тянулся, переливчатый, надрывный — и Лейла чуть не попросила Бродяжку перестать, потому что от этого плача разрывалось сердце.
Бродяжка опустил свирель — и все разом зашевелились, словно их отпустила невидимая рука. Один воевода стоял, как изваяние.
— У вас провожают павших песней, воевода?
— Да, — отрывисто ответил тот.
Бродяжка кивнул и развернул мешковину. Тёмное дерево лютни мягко блеснуло в свете костра. Бродяжка тронул струны и запел, и на сей раз его голос звучал глуховато:
— Кто даст ответ, если боги молчат?
Жизнь перечёркнута гардой меча,
Доброй дороги тем, кто ушёл в туман.
Белая роза ранит ладонь,
Наш путь лежит через яркий огонь,
В священном огне сгорает людская чума…
Плачь, плачь, флейта, в моих руках
О тех, кто ушёл в туман, без права вернуться
Да будет их дорога светла и легка,
Пусть жизнь через тысячу лет им позволит проснуться…
Высшая цель или чья-то игра?
Смерть вместе с нами сидит у костра,