— Лучше.
— Теперь споёшь?
Бродяжка отрицательно покачал головой.
— Не упрямься, — голос северянина зазвучал почти ласково. — Ты же мальчишка совсем, тебе жить охота. Охота ведь, правда?
— Что тебе до моей охоты?
По рядам северян пробежал ропот. Слов они, может, и не понимали, но тон, которым был задан вопрос, говорил сам за себя. Командир северян подозвал одного из копейщиков, и тот встал у Бродяжки за спиной.
— Не с теми ты шутки шутишь, — процедил толмач. — За твою голову никто сейчас гроша ломаного не даст.
Острие копья нацелилось Бродяжке в спину и ткнулось меж рёбер — пока ещё слегка, как бы предостерегая. Лейле вдруг стало душно, словно в тесной землянке. Пой же! Пой, ради всех богов! Бродяжка не мог видеть того, что видела Лейла — ни занесённой, готовой опуститься в знак команды руки северянина, ни блестящего копейного жала. Наконечник походил формой на лист, и даже издали было видно, какой он острый. Чтобы за закричать, Лейла стиснула кулаки и, как могла глубоко, втянула в себя воздух.
— Да глотку ему перерезать, и дело с концом! — снова высунулся Андрис.
— Заткнись уже, ну, — одёрнул Андриса толмач и повернулся к Бродяжке. — Последний раз спрашиваю, споёшь?
— Нет.
— Смерти не боишься?
— Её боишься ты.
— С чего ты взял?
— Кто плодит смерть, тот её и пожнёт. Вы прокляты самой землёй, по которой ступаете, и мне жаль вас, несчастные люди. Забудьте про мои песни. Вам они не помогут!
Взмах руки предводителя северян был мгновенным. Лейла закричала не своим голосом, рванулась, раздирая запястья жёсткой верёвкой, и одновременно с ней бросился вперёд Осберт.
— Стойте!
Но было поздно. Алый от крови наконечник выглянул у певца из груди. Тело Бродяжки выгнулось, как туго натянутый лук, он захлебнулся воздухом — и стал медленно оседать назад, на своего убийцу.
— Нет, нет, нет, НЕТ!
Северянин резко дёрнул из раны копьё — и Бродяжка навзничь повалился на землю.
— Нет… нет…
Лейла слышала, как разрыдался Осберт — по-бабьи, со всхлипами. Кто-то тянул за верёвку, понуждая отойти назад — но вывернутые руки были как чужие, и боль в них тоже была чужая, приходившая из далёкого далёка. Откуда-то доносились голоса — гулкие, словно говорили в бочку:
— …на месте стоять, кому говорю! Вслед за певцом захотели?
Наконец порядок был наведён. Пленников отвели подальше и приставили к ним ещё двух солдат. Оставшиеся перебежчики столпились на прежнем месте. Командир северян с непроницаемым лицом прошёл мимо них и кивнул на Андриса.
— Что он говорит? — снова вылез тот.
— Он говорит, — усмехнулся толмач, — что ты слишком много болтаешь и что с этим пора кончать.
Андрис поначалу не понял — но клинок уже скользнул к его горлу.
— Что вы делаете, собаки? Я же свой! Я сво-о-о-ой! — завизжал он. Визг перешёл в хрип и бульканье.
А Лейла будто окаменела. Недавняя вспышка выжгла в ней всё, оставив лишь тупое равнодушие. Она ли это кидалась в ноги воеводе, готовая сама принять смерть, только бы брат был помилован? Или это сейчас не она остановившимся взглядом смотрит, как северяне добивают бывших солдат воеводы, которые их же сюда и привели? Наверное, так они мыслили себе справедливость. Кто предал единожды, предаст ещё раз. А коли так, то нечего щадить.
Остановившимся взглядом Лейла смотрела на бойню вокруг — но видела лишь Бродяжку, безмолвного, неподвижного, с раскинутыми, как крылья, руками, в набрякшей от крови рубахе. Широко распахнутые глаза певца были как чёрные агаты. Лейле на миг показалось, будто бы что-то дрогнуло в их застывшей глубине… нет. Всего лишь отблеск догоравшего вдали пламени.
В спину ткнулся чей-то недружелюбный кулак: