Лейла застонала от боли и бессилия. Новый морок был мучительней прочих — всех, вместе взятых. Он не пугал, не грозил гибелью. Куда изощрённей было напомнить о том, что ушло безвозвратно… и о том, кто уже не вернётся.
— Лейла! — не отставал между тем голос. — Ты слышишь меня. Идём!
Сгинь, пропади, наваждение! Неужели так надо — мучить её снова и снова, свести перед смертью с ума?
— Лейла, это и правда я. Я не морок, не сон. Ты мне веришь?
Нет, быть этого не может. Это бред, гнилой горячечный жар, нетвёрдо держащийся разум — что угодно, но только не явь. Неправда, неправда, неправда…
— Я здесь! — закричала Лейла изо всех сил, но получилось опять невнятно и едва слышно. — Здесь я! Не уходи!
Не помня себя, она рванулась вперёд и тут же рухнула, запнувшись о камень. Нет… он уйдёт… оставит её во мраке!
— Я не уйду, Лейла. Иди ко мне.
— Я не вижу тебя! Я ничего не вижу!
— Иди на голос, Лейла. Иди на голос.
Она шла на голос — там, где могла идти. Чаще приходилось ползти — обдирая ногти и колени, оскальзываясь на покрытых слизью камнях, хватая ртом спёртый пещерный воздух, тщетно вглядываясь в окружающий её кромешный мрак. Единственное, что бросало вызов бесконечной ночи — это раздающийся где-то впереди голос, на который ей надо было идти:
— … Коснись теплом крыла моей души,
Я жду чудес, я закрываю глаза.
В который раз мне сохранили жизнь,
В дороге в небо снова отказав!
Но я вижу мост над горящей рекой,
Я вижу тень твою впереди,
Я знаю, мне ещё далеко
Сквозь ночь и память, сны и дожди,
Но я успею — у меня есть крылья,
Их плохо видно под смертной пылью.
Я умею летать…
Ах, если б и правда увидеть тень впереди — хотя бы на мгновение! Вечная темнота не могла быть помехой лишь для Бродяжки, привыкшего обходиться без света. Лейла боялась, что голос вот-вот затихнет, оборвав песню на полуслове, или хуже — окажется наваждением, таким же, как прежние злые шёпоты.
А песня всё лилась — звонко и радостно, в насмешку над мраком, древним, как сам мир. Ты ничто, говорила она вязкой тьме, и та отступала, посрамлённая. Ты ничто, пока есть я. Я напомню людям, что есть в мире солнце и ясное небо, и пока я есть — есть и эта жизнь:
— …Пока птица поет, пока странник идет,
Этот мир будет жить, этот мир не умрет.
Пока цель высока, пока вера крепка,
Будет правда сильна и дорога легка.
Песни сменяли одна другую, и сколько они так шли — Лейла не знала. Она не думала об этом, пока Бродяжка не умолк. Наступившая тишина была так ужасна, что Лейла не выдержала:
— Что случилось?
— Здесь мы заночуем. Мы прошли много лиг, Лейла. Тебе надо поспать.
Лейла послушно легла, и холодный камень показался ей мягче пуховой перины. Присутствие Бродяжки придавало смелости. Девушке вспомнилось вдруг, как совсем девчонкой она боялась грома и в грозу прибегала спать к матери на полати. Сейчас казалось, что это было бесчисленное множество жизней назад.
Лейла почти заснула, как нежданно явившаяся мысль заставила её вздрогнуть.
— Ты здесь? — окликнула она в темноту.
— Да, — отозвался Бродяжка. — Не бойся, я всё время буду рядом. Спи.
— Скажи, — робко попросила Лейла, — скажи мне, пожалуйста: раз я с тобой говорю, значит, я тоже умерла?
Бродяжка негромко засмеялся во тьме, и Лейла почувствовала, как её лба коснулись губы — тёплые и несомненно живые.
— Просто спи, Лейла.
Спать — да, да, но ей очень важно спросить — прямо сейчас, без промедления, ведь этого нельзя вынести дольше единого мига…
— А Бенегар? Он тоже жив?
Отчаянный вопль забрал последние силы. Тьма обступила со всех сторон — уже не страшная, ласковая, она баюкала Лейлу тысячей голосов, каждый из которых неуловимо походил на голос Бродяжки. Успокойся, родная моя. Засни. Не бойся ничего. Страха нет, он остался позади, выгорел дотла, его унесло бурными водами. Нет ни страха, ни боли… и уж чего-чего, а смерти тоже нет. Уж поверь, я-то знаю. Есть только бесконечная жизнь, рождающая саму себя даже из пепла и пролитой крови. Спи, моя хорошая. Смерти нет. Смерти нет…
…Легкий ветра вздох — смерти нет.
Тот, кто пламя сам, не сгорит в огне.
Бьется на ветру, словно знамя, плащ,
Ветер, верный друг, обо мне не плачь.
Все, что было — не было,
Все в огне сгорит,
Пламя рыжей птицею к небу полетит.
Имя мое прежнее здесь забудут пусть,
Долог путь в бессмертие —
Я еще вернусь…
Только долгий путь — смерти нет.