Соня, наконец, сумела справиться с дрожью в руках и нажала на кнопку выключения звука. После чего запустила пальцы в волосы.
Что, если Нина Аверина явилась ей будто знак? Предупреждение? Что, если она никому не расскажет о Лизе, и Нина тогда придет за ней снова. На этот раз, чтоб наказать. Как иначе объяснить, что ее отпустили?
«Где же мама?!»
И снова взгляд на часы. Девять.
Более полутора суток прошло с тех пор, как она оставила Лизу Аннинскую в странном, заросшем цеху заброшенного целлюлозно-бумажного завода. И никто не знал этого. Одноклассники считали, что все они выбрались. Или предпочли так считать. Взрослые не знали, что они вообще там были. И только Соня знала, где осталась Лиза.
И молчала.
«Я должна рассказать…»
2.
Трава чавкала под ногами, как плохо отжатая губка. Впереди дрожала световая дорожка от карманного фонаря.
– Какая же дрянь, Господи! – Алла Алексеевна Аннинская прижимала платок к губам. – Какая же ты дрянь…
Соня плелась за нею, не в силах вымолвить и слово. Внутри все будто стянуло жгутом. Было трудно дышать. В горле стоял ком, который девочка уже даже не пыталась сглотнуть.
Она оставила маме записку. Всего несколько слов: «Я в город. Знаю, где может быть Лиза Аннинская. Должна все рассказать. Вернусь, как все расскажу. Не волнуйся. Прости».
Отца Аннинской на площади, конечно, не было. Зато милиция, сперва скептически к ней отнесшаяся, в конце-концов согласились проводить Соню к Лизиной маме. Стоило той только начать что-то робко мямлить, как Алла Алексеевна распихала добровольцев и журналистов и склонилась над ней. А затем влепила такую пощечину, что у девочки перед глазами заплясали оранжевые и белые пятна.
– Сутки! Молчала целые сутки! Если, мелкая сука, с моей девочкой что-то случилось, я засужу тебя! Тебя и твою сучью мамашу!
Соня глотала слезы, искренне сожалея, что существо, натянувшее лицо Нины Авериной не убило ее прямо там – днем, среди гаражей.
– Ты будешь гнить в колонии! В колонии!
Ее потащили на завод. Соня пыталась сопротивляться, но быстро поняла – это пустое. Мать Лизы Аннинской была настроена решительно. Она была будто безумна.
Она велела показать ей то место, где Соня «бросила ее дочь».
Отчего пустошь не была болотом? Трясина затянула бы Соню вниз, тина сомкнулась бы высоко над головой. И ей не пришлось бы возвращаться туда – на завод. Вести Лизину маму и четверых взрослым мужчин-добровольцев к тому месту, где каблук ее сапога врезался в побелевшие Лизины пальцы. Не оставил той и шанса выбраться.
Разумеется, Соня рассказала не все. С ее слов, Лиза просто отстала. Сама Соня якобы думала, будто та выбралась. Но мол только сейчас в голову пришло, что одноклассница могла остаться в заброшенном цеху. Провалиться в пробоину в полу или еще что. Почему не рассказала раньше? Как-то совсем не подумала. Лиза могла пропасть и по дороге домой.
След от удара горел огнем. Соня прижимала к щеке замерзшую ладонь. И смотрела под ноги, на мокро-блестящую в тусклом свете фонарика мертвую траву.
Сбоку послышался глухой стук. Девочка, вздрогнув, проследила за метнувшимся на звук фонарным лучом.
– Эй, что с ним?!
Фонарик выхватил из темноты макушку ничком упавшего в траву добровольца. Один из мужчин приблизился и присел подле него на корточки. Не без усилий перевернул того на спину.
– Он вроде без сознания… – в голосе говорившего слышалось замешательство. – Но я не знаю, я не врач.
Упавшего похлопали по щекам. Попытались поднять ноги, как-то растормошить. Но тот не приходил в чувства.
– Слушай, Серег, давай его в больницу. Может что с сердцем.
– Что?! – это взвизгнула Алла Алексеевна. – Давайте как-нибудь может потом, а?! Мой ребенок…
– Мамаша, вы в своем уме? Нельзя же его здесь просто бросить.
«Им рядом с заводом становится то плохо, то еще что…» – вдруг снова вспомнились Соне вчерашние Женечкины слова.
– Мне не дотащить его одному. Честно говоря, я и сам неважно чувствую себя.
– Вы издеваетесь?! – оттолкнув Соню, Лизина мама ринулась к лежащему на траве мужчине.
Наклонилась и с остервенением принялась лупить того ладонями по щекам.
– Эй-эй! Вы что делаете?!