― Знаешь, Мишель, а мы с тобой ― тёзки, только друзья называют меня Мик, сам не знаю почему. Ты тоже можешь... если хочешь, конечно, а что там, в сумке? Ух ты, зачем тебе такой большой крест, тяжёлый, наверное...
Я невольно сделал шаг назад, представив, как получаю по уху этой махиной, которую психованная малолетняя дура еле удерживала обеими руками, выставив перед собой наподобие щита. И, кажется, моё отступление было воспринято не совсем верно, о чём свидетельствовал почти змеиный шёпот, слетавший с таких симпатичных губ:
― Думал обмануть меня, демонское отродье... Человеком прикинулся, а от святого креста отворачиваешься?
В ответ я деланно рассмеялся, стараясь держать дистанцию от озверевшей фанатички:
― Эй, мадемуазель Мишель, не дури... Не боюсь я твоего креста ― не вампир же, тоже мне, нашла чем пугать... ― и добавил уже с любопытством, не спуская глаз с надувшейся от возмущения противницы, ― или у вас тут и кровопийцы водятся? Прикольно... У тебя там в сумке осинового кола случайно нет? Или, может, чеснок завалялся?
Она забавно фыркнула, совсем как Эллен, сдувая чёлку со лба, и внезапно стало грустно от того, что дома безответная школьная любовь, так похожая на эту замарашку, даже не смотрела в мою сторону... Но долго предаваться меланхолии не позволило весьма неожиданное предложение:
― Докажи, что не врёшь ― целуй...
Я растерялся, в ответ глупо промычав:
― Э... что, прямо так сразу? Мы же вроде только познакомились. Ну, если ты настаиваешь...
Мишель как-то странно на меня посмотрела, внезапно сильно покраснев, что стало заметно даже при тусклом свете факела ― пунцовые щёки горели огнём, а в глазах бушевала настоящая ярость. Я прямо замер в восхищении, так она была красива ― первый раз за столько лет заметил, что Эллен не единственная девчонка в мире...
― Ах ты... ― и она завернула такое, что я присвистнул, стараясь запомнить этот замечательный оборот, представляя, как вытянется лицо сражённого наповал Эдди...
Должен признать, ругаться в Средневековье умели, и совсем неплохо ― ну, подумаешь, ошибся человек, что ж сразу орать-то? Оказывается, мне было предложено всего-то приложиться к распятию, и, прикинув, что серебро по-любому убивает микробы, я тут же исправил ситуацию ― так горячо прижался губами к потемневшему кресту, вообразив, что это нежные губы гордячки, что она поперхнулась и замолчала. А я, вытерев рот рукавом футболки, усмехнулся:
― Ну что, довольна, теперь веришь?
Дочь местного кузнеца смотрела на меня, мягко выражаясь, с опаской, но кивнула, окинув взглядом, полным вполне обоснованного подозрения:
― А ты странный, Мик...
Я поднял бровь: