«Он должен любить тебя за это. Ты же правда одна такая — ни здесь, ни в лесу нет никого похожего, наверное ни один Чету таких не встречал!» – Криджи хотел сказать это, но ему не хватило смелости и слов. Он сумел лишь выговорить:
– Нельзя ненавидеть за это.
– Можно, – ответила Йи-Джен. Ее голос звучал убежденно, горько и совсем по-взрослому. – Если кто-то просто другой, как ты, или Джута, или мой отец – то ничего страшного. А если родишься полукровкой – то все тебя будут сторониться. И будут ненавидеть. – Она замолкла на миг, а потом добавила: – Кроме мамы.
– И кроме меня, – сказал Криджи. Йи-Джен взглянула на него и тут же вновь отвернулась, пряча покрасневшие глаза.
– Ты мой первый друг, – сказала она.
Эти слова задели сердце, вспыхнули теплом, и Криджи не смог ничего ответить.
Он вел Йи-Джен – мимо домов, оград и осенних деревьев, – а она шла, не глядя по сторонам, ничего не замечая, и рассказывала. Про своего отца и маму, про запретную любовь и вечную разлуку, про далекий край, где не могут жить люди. Прохожие неодобрительно косились, но Криджи не обращал на них внимания, шагал с Йи-Джен вниз по улице, потом по склону к реке. Сегодня все было не так, как всегда, и поэтому у разрушенной стены они не остановились, пошли вдоль потока.
Криджи вслушивался, пытался понять. Все слова были знакомыми, но их смысл казался чуждым, непостижимым. Лишь боль и обида в голосе Йи-Джен была понятной – жгучая, как непролитые слезы.
Он попытался представить Йи-Джен в лесной деревне и не сумел. Туда никогда не заходили горожане: костер племени, крытые хвоей хижины, едва заметные тропы и зеленый сумрак вокруг – принадлежали лишь лесному народу. В глубине памяти чету шевельнулись образы, подсказали: давным-давно, за морем, случалось и по-другому. Но воспоминания эти были причудливыми и странными и Криджи не смог понять, чужие люди входили в дома племени или духи, принявшие человеческий облик. Сквозь дым костров прошлого виделись рогатые головы, глаза, сияющие светом звезд. Не понять, сон или явь.