В этом году весенние песни зазвучали рано.
Снег еще не стаял – лежал мокрыми шапками на крышах домов, скрывал двор. Лед на реке пошел трещинами, раскалывался от брошенного камня, но дальний лес все еще был тихим, белым, голые ветви тянулись к небу. Йи-Джен твердила себе: «До весны далеко», – но с каждым днем все громче звучала музыка на улицах города. Люди с гитарами и дудками собирались на площади, старые песни спорили с новыми, а потом сливались в единый поток. На фонтан – пока что сухой, безмолвный – повязали цветные веревки и ленты. Ветер трепал их, вздымал яркой волной над грязной мостовой и талым снегом.
Йи-Джен спрашивала у мамы: «Почему так рано?», но та смеялась, не понимая ее тревоги. Указывала на безоблачное небо и на юрких птиц, по утрам щебетавших в холодном саду. «Весна уже здесь! – говорила Милин и срывалась с места, кружила по залу, одурманенная преддверием праздника. – Ты уже придумала себе платье? Времени мало!»
Впервые в жизни Йи-Джен не хотела, чтобы растаял снег.
Дедушкин помощник теперь приходил чаще обычного. Сперва долго топал на крыльце – стряхивал снег и грязь. Йи-Джен научилась узнавать этот звук. Представляла себя лесным зверьком из рассказов Криджи, зверьком, помнящим поступь любого врага. Но не убегала в свою комнату, не таилась – шла навстречу, ждала в нижнем зале.
Следила, как дедушкин помощник входит в дом, вешает на крюк у двери плащ, отороченный темным мехом. Кивает служанке, расспрашивает Милин о делах и здоровье. С улыбкой смотрит на Йи-Джен, а в глазах у него притворное дружелюбие, липкое, как патока. Говорит какую-нибудь милую бессмыслицу, словно Йи-Джен еще совсем ребенок.
Каждый раз Йи-Джен сдерживалась, улыбалась в ответ и старалась выглядеть как можно глупее. «Через год или два она начнет взрослеть». Йи-Джен помнила эти слова и весь разговор, подслушанный осенней ночью. «Ритуал», – сказал тогда дедушка. И еще: «Раньше весны вряд ли кто-то к нам приедет». Но весна уже наступила, и помощник бывал у дедушки почти каждый день, они совещались о чем-то за закрытыми дверьми.
Снег исчез внезапно. Вечером еще лежал потемневшими буграми тут и там, а утром пропал, остались только звенящие ручьи и лужи, в которых отражалось чистой небо.
– Что вы такие хмурые? – спросила Милин у Йи-Джен и Криджи. – В такой день нельзя сидеть дома! Бегите скорей к реке, ищите первоцвет! А то все оборвут без вас!
Она вручила им корзины и почти силком вытолкала на улицу.
К реке они шли медленно, держась за руки. Кругом все журчало и искрилось, шумели ручьи, солнце слепило глаза, праздничные ленты на столбах и деревьях казались особенно яркими. Йи-Джен почувствовала, как против воли в груди рождается радость, кружится водоворотом. «Я что-нибудь придумаю, – решила Йи-Джен. – Придумаю прямо сегодня». Криджи крепче стиснул ее пальцы. Должно быть, понял без слов. С тех пор, как она рассказала ему про подслушанный разговор, Криджи внимательно, с опаской смотрел и на дедушку и на всех гостей дома.
– Зачем твоей маме первоцветы? – спросил Криджи. Йи-Джен поймала его взгляд, серьезный и темный.