Зима не сдалась. Пряталась в лесу, выжидала – словно могла вернуться. Потемневшие сугробы притаились в ельнике, шапки льдин наползали на корни, хрустели под ботинками. Нужно было ступать осторожно, чтобы не поскользнуться, не свалиться на размякшую землю. Криджи следил за своими шагами и за движениями Йи-Джен. Пару раз она спотыкалась, и он успевал схватить ее за руку, помогал удержать равновесие.
Они шли в холодном лесном сумраке. Земля, устланная мокрой темной хвоей, пружинила и охала под ногами. Капли срывались с ветвей, катились за воротник, заставляя вздрагивать и ежиться. Лес пах смолой и талым снегом.
И все же весна была рядом, не давала забыть о себе. Краем глаза Криджи видел солнечный свет: он вспыхивал и дробился в просветах меж еловых лап. Можно свернуть с тропы, нырнуть под тяжелые нижние ветви – и окажешься на берегу реки. Туда зима не могла добраться. Молодая трава пробивала влажную землю, первоцветы и голубые колокольчики склонялись к воде. Мошкара клубилась, пели птицы, а река, быстрая и бурная, шумела, мчалась вперед.
Путь среди елей был надежней – стволы и ветви укрывали беглецов, шаги тонули среди шорохов и скрипов. Но стылый полумрак давил на сердце – Криджи чувствовал это, хотя чаща была его домом, и с каждым мгновением все больше беспокоился за Йи-Джен. Она не жаловалась и, когда Криджи спрашивал, не устала ли, – лишь упрямо мотала головой. И не отдавала заплечный мешок, хотя все больше сутулилась под тяжестью.
Криджи ощущал, как тускнеет ее надежда, уходит в непроглядную даль. И от этого на душе становилось еще темней. Незнакомая тропа, чужой лес.
Но Криджи не дал тоске прокрасться в сердце, сказал себе: «Пусть дорога по берегу опасней. Мы справимся». И, взяв Йи-Джен за руку, повернулся к солнечному свету, сошел с тропы.
И тут же весна затопила душу, пришлось зажмуриться на миг, за закрытыми веками заплясали цветные круги. А когда Криджи снова открыл глаза, то увидел, что Йи-Джен склонилась к траве, к белым первоцветам.
– В городе таких нет, – сказала Йи-Джен, и Криджи понял, что она разглядывает не цветок, а бабочку.
Белую, с тонкой каймой узора по краям крыльев. В родном лесу бабочки были меньше, желтые и золотисто-коричневые, изредка темные, как ночь. Не такие. Память чету колыхнулась волной, подсказала: эта прилетела от большой реки. Там они кружат в прибрежных зарослях, вьются над грохочущим водопадом.
– Мы почти дошли до устья притока, – удивленно проговорил Криджи. Ему почудился шум другой воды, широкой, бурной. Ее еще не видно, но она рядом – за излучиной, за старыми елями.
Йи-Джен выпрямилась, кивнула. Ветер и солнце забрали ее усталость, прояснили взгляд. Криджи хотел подбодрить ее, но, в который раз, не нашел слов. Все эти дни она стойко переносила тяготы пути: днем шла, почти не отдыхая, а вечером помогала натягивать навес, собирала ветки для костра. Городская девочка, привыкшая к теплой постели, теперь ночевала на лапнике, спала, завернувшись в походные одеяла. Ела мало, говорила, что нужно беречь припасы, – Криджи приходилось уговаривать ее, объяснять, что лес прокормит. Вчера в наспех сделанные силки попался отощавший за зиму заяц. Дома охотники посмеялись бы над такой добычей, но Йи-Джен восхищенно взглянула на Криджи и потом хвалила запеченную в углях зайчатину.
Все слова меркли, когда он смотрел на Йи-Джен – ушедшую так далеко от дома, но готовую шагать дальше, до самого края земли. Шагать вместе с ним.