В комнате мы остались одни, очевидно, остальные разъехались, решив не дожидаться сноса. И мне бы сесть и поразмыслить, что нам теперь делать и куда податься, но я не мог.
Давно у меня не было того, кого я бы мог назвать другом. И потому мне было совершенно не по себе, ведь раздражение, витавшее в воздухе, было почти осязаемым.
− Сильно тебе досталось? Может, это, врача…
Шу раздраженно усмехнулся. И ничего не ответил.
«Врача!» − Я будто слышал его невысказанные мысли. − «Ну конечно, у нас же полно денег! Или сил, чтобы дотащиться до бесплатной клиники. И нас вот прямо ни разу не сочтут подозрительными».
Ему так хреново? Или же он расстроен, что нас вышвыривают на улицу? Что я был так бесполезен в потасовке? Может, он винит меня в этой драке? Что же, он в чем-то прав. Я точно притягиваю неприятности по жизни.
В опустевшей комнате было очень неуютно. Из коридора тоже сквозило отчаянием и обреченностью. Но эта обреченность не отталкивала меня, а точно манила к себе. Что же… Я последовал на зов.
Безысходность не собирала свои вещи в большую коробку, понурив голову, не плакала, словом, не делала ничего такого, что полагается делать людям, потерявшим работу. Она просто сидела, уставившись в монитор. Руки неподвижно лежали на столе, одна безотчетно сжимала мышку.
− Ты еще здесь. − Не вопрос, но констатация факта.
− Мне больше некуда идти.
Она безразлично пожала плечами.
− Может быть… Ты знаешь какой-то другой хостел? Может, у тебя есть знакомые?
Она медленно-медленно помотала головой. Движение было едва уловимым, будто она не желала тратить на меня слишком много усилий.
− А как же сочувствие и готовность помочь? Это же главные качества сотрудника сферы гостеприимства?
Слова из анкеты о приеме на работу в одном затрапезном отеле, в который меня, конечно же, не взяли.
Она раздраженно дернула плечом, будто отгоняя муху.
— Вот там и спроси. В сфере гостеприимства… Уверена, бродяге вроде тебя там очень обрадуются.
− Я не бродяга. Я − мальчик из очень хорошей семьи. Чертовски богатой… Родня отреклась от меня, но настанет день, когда я верну все, что мне причитается! И тогда я буду очень щедр к тем, кто был добр ко мне в годы невзгод и скитаний…
Она даже не улыбнулась.
— Вот тогда и приходи. Уже с наследством.
И я завелся. Такое происходило каждый раз, когда кто-то проявлял ко мне равнодушие. Я его не выношу. Гораздо лучше, когда на тебя орут. Когда ты раздражаешь кого-то, даже бесишь. Конечно, самое приятное, когда народ все-таки расположен и открыт. Но лучше негатив, чем спокойные, ничего не выражающие лица! Чем это едва заметное пожимание плечами!
Это все довольно нездорово. Мозгами-то я прекрасно понимал, в каких случаях лучше не привлекать к себе внимание. Я старался, правда, старался сливаться с толпой. Выбирал одежду блеклых невзрачных тонов, натягивал капюшон или шапку на глаза. Но рано или поздно мой язык принимался болтать. Нести атомную чушь.
Или взять вот музыку. Если уж я начну петь, то, будьте уверены, разойдусь, да как пойду голосить! Аплодируйте, ну, или вызывайте полицию, это уж как вам угодно. И пусть голос разума взывает ко мне, я прислушаюсь, чтобы уже в следующую секунду вскочить и завопить:
«Безумный злобный мир, вот он я! И что ты мне еще сделаешь, а?!»