Все, о чем были мои мысли сейчас − то кафе в подвале. Где поставить сцену, чем расписать стены. Это место было идеальным! А уж какой там звук…
Я жаждал заняться этим. Не очень понимая, зачем. Оставаться в этом городе я не собирался. Но так нужно. Так правильно. Ржавый бы точно одобрил. А я должен ему. И впервые в жизни у меня появилось ощущение, что я вышел на правильную дорогу. Нужно отдать один долг, а дальше все будет хорошо. Вот только закончился бы скорее этот суд.
Включить, что ли, беспомощного дурачка, чтобы наказание было полегче? Мне не терпелось поделиться с окружающими своими планами. Но пока нельзя. А то вдруг по закону подлости меня все-таки посадят или расстреляют. Смешно, конечно, но всегда лучше вообразить худший расклад.
Улле в очередной раз попыталась узнать, что я имел в виду под «грибницей». И какого хрена я такой радостный? Понимаю ли я, что сейчас будет суд? В своем ли я уме?
Я обнял ее за плечи.
− Они засудят меня, ясное дело. Но я не боюсь. Когда меня потащат на эшафот, прекрасная дева согласится стать невестой осужденного и вырвет меня из кровавых рук палача!
− Ты. Идиот. Безмозглый. – ответила она. Но руку мою не стряхнула. Не стоило мне, конечно, вести себя с ней так. Оно как-то само. Я не умею общаться иначе.
И засиживаться вдвоем на кухне тоже не стоило.
Она мне правда нравилась.
Но я не собирался оставаться в этом городе.
И лучше затормозить все, пока она не начала считать происходящее чем-то серьезным.
Нет, она прекрасно понимала, что я такое. Я ничего не скрывал. Да и вообще… Она старше меня на семь лет. Она была с Ржавым, когда случилась эта история. А я тогда ходил еще в среднюю школу. Но, к сожалению, взрослые умные девочки так и тянутся к придурочным мальчикам, создающим проблемы.
Но вот только бы прошел скорее этот дурацкий суд! И тогда я расскажу им свой план. У них будет новый клуб, я сделаю все, чтобы был. Шу и эти два обормота неплохо так сыгрались за последний месяц, вот еще бы вокалиста им найти, и все будет вообще прекрасно. Впервые в жизни я настолько горю идеей. Может быть, это и есть мой путь? Ездить по миру и рассаживать грибницы?
Так, что-то меня уже занесло.
Надо вернуться пока в реальность. А то вдруг и правда казнят, с конфискацией имущества. И все грандиозные планы к чертям.
Нас провожают в холл, где мы садимся на длинной и узкой деревянной скамье и ждем. Внутрь пустили только Уле и Шу. Но остальных прекрасно слышно с улицы. Они требовали свободы самовыражения, и кого-то, кажется мэра, на костер.
− У нас план-то хоть какой-то есть? − растерянно спросил Шу.
Я пожал плечами:
− Да не парься.
− Мне-то ничего не грозит! А вот ты…
− Еще раз скажешь про палача и прекрасную деву, я тебе врежу, — это уже Улле. − Подумай уже своей башкой, что ты собираешься говорить? И что говорить нам?
— Ну это… В чем там меня обвиняют? Вот я и буду это отрицать!
Ребята изобразили коллективное самоубийство, приставив пальцы к вискам.
Нас вызвали только через час.
Зал суда длинный, точно кишка. Трибуна в конце помещения здорово напоминала эшафот. Для полноты картины не хватало только стражников с копьями, что бросили бы меня к ногам судьи, цепей на моих руках и ногах и кровавых росчерков плети на спине.
Вступление сильно затянулось. Вначале следовало подтвердить, что я — это я. Несколько раз мое полное имя произнесли неверно, и мне пришлось продиктовать его по букве. Кажется, я уже упоминал, насколько мне это самое полное имя отвратительно? Затем также долго мусолили недолгую мою биографию. Школа, родители, последнее место работы. «Вольный музыкант? Что же… Очень интересно…» «Очень интересно» звучит в устах собравшихся как «ниже пасть уже некуда».