Ричард все так же саркастично шептал себе под нос речи о значении религии, свободы мысли и выбора, их отсутствия в умах людей. Он никогда не был религиозным, никогда не был патриотичным, никогда не шел за чей-то тенью. Цинизм, скептичность и здравый смысл сделали из него плохого гражданина как Соединенных Штатов, так и любой современной страны — гражданина, с головой на плечах.
Размышляя вслух на абстрактные темы, он проводит стерилизацию проржавевших от крови инструментов. Зачем он это делает? Остатки врачебной этики, морали, а, быть может, разума? Вряд ли кто-то может знать это. Не каждый человек способен ответить на то, что движет даже его собеседником, а мозг того человека — настоящая загадка. Впрочем, как и того, что сейчас привязан к столу, но тайна головы пленника скоро станет явью, в том или ином смысле. Последний инструмент бережно выложен на поднос.
— Но ответь мне на такой вопрос, — одним резким движением хирург схватил скальпель и приставил к горлу привязанного человека. — Здесь, прямо сейчас, ты на волосок от смерти — той, от которой ты каждый раз пытался откупиться, той, от которой, как ты считаешь, смог просто «отмолиться» все эти разы. И я знаю… Я знаю, что ты умрешь. Я знаю, что ничто на этом свете тебя не спасет, кроме меня — я ишь я могу убрать эту руку от твоего горла… Так зачем тебе эти надежды?!
Сердце пациента забилось. Забилось так, словно он был крысой, загнанной стаей котов, словно он захлопнул дверь в темной комнате и потерял ручку, словно он стоял посреди острова, на который неслась огромная волна, а ему было некуда податься — он понимал, чем мог закончиться его день. Понимал, что он мог и не закончиться вовсе. А Трагер, в свою очередь, лишь пил его. Наслаждался страхом, словно вином своего года рожденья. Эти нотки… Блаженство. Едва-ли оппонент доктора мог заметить то в его глазах — жажду, что нельзя утолить и что так яростно терзала его сущность. «Пора с этим заканчивать», — подумал хирург и вдавил скальпель чуть глубже в кожу.
Хлынули первые капли крови. Этот запах… Он сводил с ума и в то же время давал небывалое ощущение решимости. Даже от одного вида крови, на языке Ричарда вновь всплывал слегка горьковатый привкус железа — будто бы монетка находилась в его рту, как тогда, в далеком детстве. Но сейчас ему было доступно куда больше. И, как и хорошее вино, нельзя просто взять и опустошить тот сосуд. О, нет… Время — лучший кулинар. Доктор медленно приблизился к лицу пациента, разглядывая его через монокль. Скальпель всё-еще лежал на его горле, и там, у этого самого горла, уши доктора улавливали тот звук — биение полумертвого сердца.
— А теперь давай… молись! Проси «его» о пощаде. Проси спасти твою жалкую тушку или же вознести прогнившую от коррупционной мысли душу в свой гребаный рай. Проси… сберечь тебя. А только потом!.. потом, только после того, как кровь бордовым ручьем хлынет из твоего горла, а единственным твоим делом будет выдавить из своих полных легких простое «помогите» - ответь мне… бог любит тебя?
========== Последняя проповедь ==========
— Во имя Господа нашего!
Тяжелый стальной клинок медленно и мягко вошёл в слабую плоть, разрезая сильный когда-то дух ровно до позвоночника. Женщина, скинув со своей головы голубоватый платок, чей цвет давным-давно стёрся в слоях грязи и времени, упала на колени.
Сложив руки вместе, она всеми силами пыталась произнести какие-то обрывки слов, похожие на молитву. Как прилежный прихожанин в каждое утро воскресенья, она опустила голову вниз и, перебирая губами, смотрела на то, как бордовая и вязкая жидкость стремительно покидает её тело. Выливаясь из артерии, она омывала её потёртый свитер; ручейками падала на ладони, спускаясь вниз по деревянному кресту меж ними; заляпывала и без того грязное платье огненно-красным потоком, который лишь продолжал и продолжал прибывать к её одежде с каждым биением ослабевающего сердца. Бум… Бум… Бум…