Наконец успокоилась тоже, уснула. Дети по-прежнему бегали и смеялись - то удаляясь, то приближаясь - справа, слева, сзади, спереди; справа и слева, сзади и спереди сразу...
Сначала вернулась сволочь с бубном и бормотанием. Мерный, однообразный 'бум-бум' доводил до остервенения сам по себе, а тут еще молитвы могильным голосом. Бубен плавал вокруг палатки, голос напевал унылый, мертвый, адский мотив.
Потом вернулись сукины дети. Бегали вокруг палатки и хихикали, хихикали и бегали вокруг палатки. Иногда хихикать и бегать переставали, и замирали у входа, и шептались, и трогали вход, и касания были видны бугорками на материале...
Бубен бубнил, голос молился. Дети хихикали, топтались у входа. Бубен бубнил, бубнил, бубнил и бубнил; дети бегали, смеялись, подслушивали. Первой очнулась Лена. Она привстала, выпрямилась, схватила за руку.
- Паша! - прошептала, глядя в глаза. - Не выходи из палатки!
- Я никуда не выйду. Ни из какой палатки. Ты что - не веришь?
- Верю... Только не выходи, ладно? Не бросай нас.
- Паша! - на плечо легла рука. - Не выходи из палатки!
Он отпустил Лену и обернулся.
- Рина! Я здесь, я никуда не пойду. Вот он я, здесь, - он, сам дрожащей рукой, привлек Марину.
- Не выходи из палатки, Паша! - плакала Лена с другой стороны.
- Лена, ложись отдыхай, - не отпуская Марину, он обернулся к Лене. - Ложись спать... Завтра вставать рано... Автобус... Я никуда не уйду! - обернулся к Марине. - Ну хватит же, блин! Ты что - тоже не веришь?
- Верю... - Марина вцепилась в него. - Только не выходи, ладно? Не бросай нас.
- Не бросай нас, пожалуйста... - Лена вцепилась с другой стороны, потянула к себе. - Мы ведь тебя любим... Правда иногда обзываемся, и кричим, но это ведь так, несерьезно, в шутку...
- Не выходи из палатки, Паша, - плакала с другой стороны Марина.
Бубен бубнил, кто-то хрипло молился, дети хихикали, бегали, шептались у входа. Паша понял, что если крыша у него сейчас все-таки съедет, и он действительно выйдет наружу, Лена с Мариной тут же умрут, без шуток.
Не бросай нас, пожалуйста... Мы ведь тебя любим... Правда иногда обзываемся, и кричим, но это ведь так, несерьезно, в шутку...
Марина плакала, тихо, почти не слышно, как одинокая девочка. Так горько, что он наконец сорвался и заорал:
- Я никуда не пойду! Хрен вам! Давайте спать, дуры! Нам рано вставать! И идти целый день! И на автобус ведь опоздаем!
И так они сидели неизвестно сколько, и он слушал как они плачут - тише, тише, тише и тише... И бубен тоже стихал, и растворялся вдали, и с ним угасала молитва, и дети уже не садились у входа, и не шептались, а только топтались вокруг, хихикали...
Стук бубна ушел, с ним молитва и бормотание. Звук шагов тоже стихал; они удалялись, наконец растворились. Вдалеке хихикнуло в последний раз; вновь настала тяжелая, вязкая, ужасная тишина.
Паша разложил девушек по местам. Они лежали теперь так мирно, спокойно, что в голове промелькнула мысль - все это бред, дурной сон, не было ничего... Ни бубна, ни бормотания, ни молитвы, ни смеха... Никто не хихикал, не шептался, не сидел у порога, никто ничего не трогал, никто ничего не подслушивал...
Он расстегнул 'молнию', выскочил из палатки.
На востоке небо ярко синело. Был предрассветный, самый студеный час.
- Нифига себе... - Паша потер руки. - Лето только закончилось... - несколько раз подпрыгнул. Горы, блин...
Преодолевая идиотскую слабость, прошелся вокруг палатки. Так и есть. Никаких следов.
- Откуда им взяться, - бормотал он, смотря под ноги. - Сволочи... Зря я не вышел и не начистил им пятаки. Не посмотрел бы, что дети.
* * *