В камеру врывались охранники и начинали избивать меня дубинками. После первого же удара я падал на пол и начинал вопить еще громче. Надо сказать, что в избиении они не усердствовали - очевидно, опасались международного скандала. После такого "обеда" я сидел на нарах и тихо скулил, однако на ужин повторял свой концертный номер.
Вскоре румынским контрразведчикам все это чертовски надоело. Во время очередного допроса пожилой офицер с видимым облегчением сообщил, что меня в ближайшее время депортируют на родину.
- Разумеется, не в Испанию, а в Россию, - без тени юмора уточнил он.
Действительно, спустя несколько дней в течение которых утрясались необходимые формальности, меня посадили в автозак, привезли в наручниках в аэропорт, и на самолете отправили в Москву.
В Москве меня тоже некоторое время допрашивали. Параллельно, как выяснилось впоследствии, вызывали на допросы некоторых из моих однокурсников, с которыми я, по сведению органов, особенно интенсивно общался. Допросили и несчастного Алексея Д., как самого близкого из моих друзей. Однако, наши с ним приятельские отношения постоянно перемежались периодами странной и, на первый взгляд, беспричинной вражды. В это время мы не разговаривали и избегали ситуаций, когда могли оказаться в одной компании. Но все равно, рано или поздно примирение наступало. Сидя за общим столом, кто-нибудь случайно ронял ничего не значащую фразу, например, просил передать соль. После этого у нас не оставалось иного выхода, кроме как возобновить общение.
Случилось так, что в момент моего ухода мы как раз находились в состоянии не общения. Однажды вечером, пытаясь зайти в туалет нашего блока, Алексей Д. наткнулся на человека, который стоял внутри и, не закрыв дверь на защёлку, мочился. Это был я. Недовольный вторжением, я возмущенно сказал ему:
- Э-э-э!" - Это были последние слова, услышанные им от меня. Неудивительно, что Алексею Д. было совершенно нечего сообщить дознавателям относительно обстоятельств подготовки моего побега. Поэтому им ничего не оставалось, кроме как отпустить его с миром.
А вскоре подоспели мои родители, которые привезли справки о моей болезни. Аналогичная информация поступила и из поликлиники университета, из которого меня к тому времени, кстати говоря, уже благополучно исключили. Поэтому меня передали с рук на руки расстроенным родственникам, в сопровождении которых я отправился в свой родной город, чтобы пройти там курс лечения в очень специализированном заведении.
Спускаясь по трапу самолета я окинул приветственным взглядом до боли знакомый с детства пейзаж. Потом я прислушался к себе: на месте ли моя тоска? Ничего не изменилось, мизантропия надежно пустила корни в моей измученной душе. Больше того, она стала еще сильней.