— Два… — сипло ответил я и сощурился от скребущей боли в горле.
— Хорошо. А где ты сейчас?
Я огляделся. Всё та же дорога, блёклый свет фонарей вдоль неё и огни заправки. По тёмному небу ползли сероватые, похожие на дым облака, лёгкими порывами дул прохладный ветер, и в кустах певуче стрекотали жучки. Одежда промокла и испачкалась в чём-то скользком — я успокоился, когда дотронулся до живота. Я не истекал кровью, просто грязь.
— На обочине дороги… — Артур кивнул и спросил, болит ли где. — Только плечо саднит… и щека тоже.
— О, за лицо прости. Ты сильно брыкался и совсем меня не слышал. У меня не было выбора.
— А ещё я весь промок. Особенно жопа.
— Я тоже, — прохрипел Артур и, встав, протянул мне руку. — Что это только что было? Ты убегал от меня, как ненормальный, ещё и в канаву свалился.
— Не знаю. — Я медленно встал и попытался хоть как-то отряхнуться. — Видимо, я сегодня слишком много выпил, вот и переклинивает немного.
Я не хотел смотреть на Артура и разговаривать с ним, поэтому тихо радовался, когда он без лишних расспросов предложил поскорее уже доехать до дома, и, не дожидаясь меня, пошёл к машине. Он всю дорогу молчал. Даже не поглядывал в мою сторону, словно ничего не было.
Я был благодарен ему за это.
Я боялся. Я боялся, потому что не знал, что сказать, и, кажется, вспомнил, что произошло двадцать четвёртого числа в горах Колорадо.
========== Глава 5. Подыхать в грязи на дороге тоже смешно? ==========
Крохотная ванная. Старая лампочка скудным жёлтым светом освещала древний полотенцесушитель, навесную полку с кучей пустых тюбиков для бритья, грязное зеркало над умывальником и тесную ванну со старой целлофановой занавеской, а воздух уже пропитался запахом прелости. Босые ноги мёрзли на голом кафеле. Я разбросал по полу грязные вещи, которые давно хотел отнести в прачечную, но уже который месяц собирал в кучу около раковины, откладывая стирку на потом, — теперь стоял на них. Уже не так холодно.
В раковине валялись баночки из-под желе. Их около пятидесяти штук. Все эти рыжие баночки — с моим любимым, апельсиновым вкусом — в полутьме больше походили на толстый слой многолетней ржавчины, который я никогда не смогу отскрести.
Я взял первую баночку, откупорил крышку, перевернул и потряс — тихий шлепок и тишина. Взял вторую. Открыл, перевернул — шлепок. Открыл, перевернул — шлепок.
Иногда желе так легко не выскальзывало, поэтому я выковыривал его пальцами. На коже и под ногтями оставался холодный, склизкий и липкий слой, а в нос бил химический запах апельсинового ароматизатора.
Я ни о чём не думал, но в памяти настойчиво крутились истории, которыми зачитывался уже несколько дней, и теперь слышал их, будто кто-то сидит рядом и читает вслух монотонным голосом.
Когда был студентом, я общался с парнем, увлекавшимся звёздами. Он жил в отдаленной части восточного Вашингтона, где небо было хорошо видно вдали от светового загрязнения. Однажды он пригласил меня и ещё одного друга навестить его семью на День благодарения, и мы согласились.
Мы вышли ночью в поле, по колено заросшее травой, и наблюдали за небом — оно было настолько чистым, что мы видели кучу падающих звезд. Вдруг один из друзей указал на яркий свет и спросил, что это такое, а другой — тот, что интересовался астрономией, — ответил, что не знает. Свечение походило на планету, но, очевидно, в ту ночь не должно было быть никаких видимых планет, к тому же оно как бы подпрыгивало вверх-вниз, а затем, как свеча или что-то в этом роде, погасло, словно сгорело. Это было необычно само по себе, но оказалось не самым странным за тот вечер.