— Привет, — вдруг раздался над головой мягкий, хотя и с хрипотцой, женский голос.
Марк обернулся. К ним незаметно подкралась черноволосая девушка лет двадцати, в потертых штанах, коричневом балахоне и какой-то большой посудиной в руках. На вид вполне здоровая.
— Удалось что-то поймать? — с надеждой спросила она.
Марк кивнул.
— Тогда помоги мне, пожалуйста, друг.
Марк слил воду из ведра и высыпал улов в принесенный тазик, с подозрением таращась на блестящие чешуйчатые бока. Затем девушка попросила его отнести рыбу на полевую кухню, так что Энигма временно осталась рыбачить одна. Она даже не оглянулась в их сторону.
— Я рада, что у нас новенький, — призналась девушка по пути. — Ты ведь теперь один из нас.
Марк растерялся, ему вовсе не хотелось причислять себя к этим бродягам.
— Да я больше с ней, — кивнул он в сторону Энигмы.
— С ней? — у девушки удивленно округлились глаза. Она вдруг выхватила у Марка посудину, шепнула «спасибо» и быстрым шагом направилась к огню.
— Мог бы ты предположить, что юной Миле всего двенадцать лет от роду? — спросила Энигма, неотрывно смотря на поплавок, когда Марк вернулся.
— Двенадцать? Не может быть!
— Неужели ты никогда не задумывался, куда делись дети, рожденные незадолго до войны?
— Они как-то постепенно исчезли, я даже не заметил, как мир вдруг лишился детскости… А они, оказывается, вон как…
— Да. Выросли — и очень быстро. Мир не дал им побыть детьми.
Марка невольно передернуло. Он взял удочку и принялся насаживать нового червя, желая отвлечься от мрачных мыслей.
— Похоже, тебя тут побаиваются.
— Ну, если только чуть-чуть, — Энигма дернула удочку, и в воздухе блеснул пойманный окунь. — Видок у меня странный, я стараюсь лишний раз не раздражать великодушных хозяев лагеря.
— А мне подумалось, что дело в твоем криминальном статусе.
— Ха! Подумаешь. Мы тут все преступники, разве нет?
Марк недовольно сморщил рот. Неужели он упустил момент, когда сам стал частью преступного мира?
— Да не волнуйся ты так. Завтра вернешься домой, заживешь прежней жизнью.
Эти слова Марк услышал уже как будто издалека. Его увлек поток тяжелых мыслей. Мыслей… это слово не давало ему покоя. Неужели он правда мысль в чьей-то голове, и детство его, такое яркое, не похожее на мрачную реальность современного Атросити, было лишь… зарождением новой идеи? Или новой извилины? Что есть его жизнь? И чего она стоит?
Над лагерем разносился потрясающий, ни с чем несравнимый запах костровой ухи. Этот запах воззвал к самым теплым и сокровенным воспоминаниям Марка, к далеким призрачным временам, когда он сидел на кухне за столом, и ноги его еще не дотягивались до пола, а мать готовила рыбный суп и читала ему нотации. Так выражала она заботу, и Марк отдал бы многое, чтобы вновь услышать этот недовольный скрипучий тон. Чтобы вновь почувствовать, что его жизнь в руках другого человека, любящего и сильного, как казалось на тот момент. Что любые его проблемы можно возложить на всемогущие плечи взрослого, а самому спрятаться от большого мира в играх, где уже его власть не имеет границ.
В те времена продукты еще не были искусственными, и даже простая буханка хлеба — настоящего, не того, что теперь продают в магазинах — в воспоминаниях Марка была в сто раз вкуснее, чем самое замысловатое блюдо из суррогатов. И все из-за войны, лишившей этот мир цветения и животных. Марк вдруг понял, что не сможет отказаться от лагерного ужина.