Дару, похожую на Ришу, словно она была ее родной сестрой. Но в Даре не было и следа Ришиной покорности. Она смотрела на мир голубыми глазами цвета льда, а не весеннего неба.
Дара была хуже следа красной помады на салфетке. Она раздражала его, рушила его стылое апатичное забвение и не давала ничего взамен. Не хотела играть роль, которую он ей отвел, имела на все свое мнение и не ломалась. И ни Лера, ни книги, ни алкоголь, ни таблетки, которые он попросил у Дмитрия, не могли погасить эту вспыхнувшую злую, мутную страсть. Наверное потому, что на самом деле он вовсе не хотел ее гасить.
Звериное, черное, задремавшее в его душе, убаюканное его порочной любовью на грани дозволенного, проснулось.
Растеклось дурным, неконтролируемым желанием. Голодом, похотью и жаждой, такой знакомой, такой забытой жаждой.
Виктор не любил вспоминать Дару.
…
Роковой стала шестая весна. Почти забылась Дара и алый след, снова тянувшийся в серых волнах. Кошмары почти перестали терзать его по ночам. Лера все увереннее играла свою роль — его умница-сестра научилась угадывать малейшие перемены в его настроении и замечать каждое его желание. Иногда она заводила себе подругу с пепельными волосами и голубыми глазами.
Виктор никогда не увлекался. Его связи с этими девушками всегда были добровольны и заканчивались парой синяков и ссадин. Жадная до чужой боли тьма, дремавшая в душе, успокаивалась и не терзала его, мутя разум. Виктора устраивали такие правила. К тому же ни одна из девушек, которых приводила Лера, не вызывала в нем того черного, безумного желания, которое стало причиной смерти Дары.
Он знал, что в мае это желание снова проснется, но был уверен, что сможет откупиться. В конце концов он мог не дожидаться согласия. Все равно рано или поздно все они соглашались — Виктор с брезгливостью заметил, что легко нравится женщинам и ему не стоит практически никаких усилий очаровать понравившуюся девушку. А потом морок спадал, но у него уже не оставалось сил на ненависть. После он никогда не общался ни с кем из своих сероволосых любовниц и не запоминал их имен.
Но той весной все изменилось. Лера наконец-то нашла ее.
Действие 2
Милорд
Мною ты был жив, а убив меня, — взгляни на этот облик, ведь это ты, — ты бесповоротно погубил самого себя!
— Это ты? Виктор, это ты?.. — раздался рядом незнакомый женский голос.
В первую секунду Мартину показалось, что он остался в своей комнате. Вокруг было темно, только из-за плотных черных занавесок пробивался серый свет.
— Милорд?..
«Милорд?.. Он завел девушку и собачку, пока я терзался, что он кого-нибудь убьет?..» — отстраненно подумал он.
Никогда в жизни Мартин не испытывал такой сильной головной боли.
Что-то царапало изнутри, словно в голове вращался комок раскаленной проволоки. Красное, пульсирующее чувство растекалось в глазах и горле раскаленным свинцом.
Картинки. Образы. Сотни, тысячи обрывков неясных воспоминаний, утопивших реальность.
Он закрыл глаза и попытался сосредоточиться на происходящем.
— Лера?.. — прохрипел он.
Как давно он не слышал собственного голоса. Он почти не помнил, что значит «быть живым».
— Меня зовут Ника.
Сознание мутилось калейдоскопом картинок. Мартин не мог сосредоточиться ни на одной из них.
«Почему ничего подобного не случилось, когда я появился впервые?.. Может, у нас тогда еще не было той связи, что появилась потом. А может, Виктор раньше не прятался…»
— Это ты. Что с тобой, ты ничего не помнишь?.. Или у вас там есть третий?
«Третий. Третий, черт возьми. И кто же тогда второй?!»
— Пожалуйста, подожди, я… сейчас вернусь.
Мартин не пытался разглядеть говорившую с ним девушку. Он бы и не смог — еще немного, и чужая память затопила бы сознание, и он не знал, чем бы это кончилось. Но точно знал, что не хочет, чтобы его в этот момент кто-то видел.
Шатаясь, слепо шаря перед собой рукой, он вышел из комнаты. Позади раздался короткий металлический звон.
Он не чувствовал присутствия Виктора. Это значило, что у него есть время.
Мартин зашел в ванную, включил свет и заперся изнутри. Оперся руками о раковину и заставил себя посмотреть в зеркало.
На него смотрело незнакомое лицо. Повзрослевшее, вытянувшееся. Темно-серые глаза Мартина смотрелись теперь вовсе чужими.