Хирург делает надрез. У меня в голове это сопровождается звуком, словно канцелярским ножом разрезают вдоль картон.
— Не больно?
Ответ мне снова не слышен.
Я не выдерживаю и отворачиваюсь. Вид крови мне не неприятен, но мне кажется, что я подсматриваю за чем-то неприличным. Принимаю удобную позу и неожиданно для себя задрёмываю. Просыпаюсь только тогда, когда молодой человек с заклеенной сзади шеей, уже одетый, выходит в холл; внезапно я понимаю, что я его знаю.
— Кирилл!
Это мой бывший однокурсник. Он немного неловко поворачивается ко мне — всем корпусом, потому что шеей вертеть нельзя.
— Кристина? Привет! — Он улыбнулся мне своей обычной тёплой улыбкой.
— Поправляйся скорее,— говорю я.
— Да ерунда,— он снова улыбается.— Врач говорит, хотя бы до полудня полежать в палате. Но я столько не выдержу. Минут через десять домой сбегу.
До полудня ещё два часа, конечно.
Мы несколько минут болтаем о всяких пустяках, и он уходит: его ждёт девушка. А мне эта встреча кажется очень приятной, словно мне наговорили хороших слов.
Хирург, человек с исполинским голосом, уходит, потирая руки и напевая вполголоса «Я ехала домой…», за ним вприпрыжку бежит медсестра, та, что пухленькая; наконец, в холл выходит высокая, красивая и убийственно спокойная вторая медсестра; это моя Марина; она улыбается мне, и мы идём за кофе.
Я рассказываю ей про девочек. Ничего серьёзного, но пару дней лучше понаблюдаться. Марина обещает присмотреть за ними — они этажом ниже. И я знаю, что с девочками всё будет хорошо.
— У меня операция была,— говорит Марина,— пока ты звонила. Я только потом увидела звонок.
— Ты же говорила,— улыбнулась я.
Марина заговорщицки оглядывается, распахивает халат и сильно задирает футболку; прямо под грудью и чуть правее всё заклеено марлей и пластырем вдоль и поперёк.
— Вот же блин,— говорю я.
— Это я ещё легко отделалась,— с улыбкой говорит она.— Но Ибрагим уже в предбаннике. Надеюсь, не слишком скоро выпустят.
— Если что, я знаю, где тебя прятать.
8.
Когда выпьешь слишком много вина или немного абсента, то непроизвольно хочется вытянуть губы уточкой. Потому что они как будто немеют. И ещё немеют пальцы ног.
Я варю себе кофе, чтобы действие вина прошло. Мне хочется прогуляться — на улице тридцать четыре градуса, самое время надеть прозрачный сарафан и невидимые босоножки.
Я стою на кухне босиком в квадратах солнечного света; кофе пахнет так, что сразу становится хорошо. Я поправляю на себе футболку — длинную настолько, чтобы не казалось неприличным, если это единственная одежда на мне; почему-то мне кажется, что соседи из дома напротив одобряют тот факт, что я распахиваю шторы и окна настежь.
Звонит телефон — номер неизвестный, но почему-то я знаю, кто это.
— Привет,— говорит Шахимат.— Вам нужно было сразу со мной связаться. Нацуко вас едва нашла, два раза туда и обратно ездила.
========== 10. Шахимат и клетчатый плед ==========
В час небывалого жаркого заката я сидела на полу и медленно думала. У ног, в приятной близости, стоял стакан с оранжадом. На город свалились такие горячие дни, что можно было покрыться потом, пока моргаешь, а любое движение рукой ощущалось, словно меня окунули в кисель. Клубничный и ещё очень тёплый. Одежда была в какой-то другой комнате, я не помнила, в какой. Вся, без остатка; на одежду не хотелось даже смотреть. Но сейчас мне предстояло её найти и надеть. У меня намечалось очередное собеседование в институте. Я пошла и встала под холодный душ — четвёртый раз за вечер, хотя и понимала, что эта ничтожная полумера всего на несколько минут, до того момента, пока я не начну вытираться полотенцем.
1.
Я купила себе платье-невидимку. Оно было восхитительного почти шоколадного цвета, как в той рекламе (не помню, в какой), и цвет этот почти не отличался от цвета моего загара. По крайней мере, мне так казалось.
В подъезде пахло как в парной в мужской бане, и не надо спрашивать, откуда я знаю, как там пахнет; но этот запах хоть и тяжеловатый, но приятный, что редкость для подъезда. Что, впрочем, не отменяет того, что я уже через несколько шагов покрылась испариной от духоты.
Какое счастье, что я работаю дома без выраженного графика, а не в офисе с девяти до шести после потного автобуса.
Вечер вобрал в себя всё тепло дня; тепло — это мягко сказано; мягко настолько, настолько мягким бывает асфальт, когда термометр, смущаясь, показывает плюс тридцать шесть. Когда пересекаешь границу между тротуаром и дорогой, асфальт выдыхает снизу вверх весь накопившийся жар; если бы было холодно, то ногам было бы приятно; сейчас же они тонут в асфальте, проваливаясь на пару сантиметров, и два-три не сбритых волоска шевелятся от этого горячего дыхания.