— А в Цветник я не люблю ходить. Там как-то всё не по настоящему, словно, знаешь, искусственное. Будто пластиковые цветы! Вроде красивые, но в руки брать не хочется, неприятно. Там ребята более мёртвые, чем в нашем Могильнике! Пластилиновые. И глаза у них заплывшие, такие мутные, как у рыб. Мне ребята в Палермо показывали больших таких рыбёшек с глазищами! Они знаешь, какие скользкие, если в них потыкать. Вот и дети из Цветника такие же, знаешь, некоторые вообще ничего не замечают, другие гонят, а кто-то смотрит на тебя так грустненько, сочувствующе. Это не очень приятно, ведь это я должна им сочувствовать, что они с первого этажа. На первом этаже живут простые больные, там никто надолго не задерживается. Их лечат за две недели и выпускают домой. Интересно, а почем нас не могут так быстро вылечить, ведь мы все одинаковые. Серхио, а у тебя есть дом?
Саша с любопытством посмотрела мне в глаза, чуть наклонившись вперёд. В этот раз я решил не врать.
— Это хорошо, я рада, что он у тебя есть.
— Почему ты всегда рада?
Не сдержался, ведь немыслимо быть постоянно, в этих стенах, настолько довольным, и искренне счастливым. К тому же пятилетнему ребёнку.
— О, это одно из правил Трёх Этажей! Кстати, дети из Цветника их не соблюдают, и от этого они мне тоже не очень нравятся. Нехорошо это, неправильно.
О правилах в больнице Саша рассказывала один единственный раз, но, несмотря на это, они накрепко врезались в моей памяти, и зачастую, сомневаясь на жизненном пути, они помогали мне сделать правильный выбор. К сожалению, я не всегда придерживался этих правил, передаваемые мне голосом ребёнка, и не раз после я жалел, что не прислушался.
— Правила простые, их очень легко запомнить.
Девочка передвинулась, неуклюже заползав по койке, и приблизилась вплотную ко мне. Несколько раз, громко шмыгнув сопливым носом, заёрзала на одном месте, с требовательным любопытством рассматривая моё лицо. И, не удержавшись, протянула руку к переносице.
— Можно?
На выдохе прошептала она, с требовательным любопытством прикасаясь к очкам. И только услышав короткое «да», она, слегка дрожащими от волнения руками, ухватившись за дужки очков, скрывавшиеся за покрытыми кучерявыми волосами ушами, стянула их с носа. И тотчас нацепила их на себя, немного приосанившись при этом.
— Врач ни разу не давал их мне в руки, говорил, вредно и опасно. А у нас совсем немного тех, кто в очках. И ты первый, кто мне их дал.
Саша села возле моей груди, и скрестила под собой ноги. Мне пришлось немного подвинуться, чтоб она могла спокойно сидеть, не боясь упасть. Не думаю, что она испытывала страх. Опасался этого я.
— Правила очень простые. — Приняв несколько важный вид, повторил ребёнок. — Никогда не оскорбляй других пациентов, заступайся за младшего и старшего, не играть во время пятничного утреннего обхода и во время дня прощаний. Это когда кто-то из наших умирает, или если кого-то забирают родители, или переводят в другую больницу. Запрещено использование не-цен-зур-ных слов. У больницы всегда должен быть Вожак. Никогда нельзя врать. Взрослые неприкосновенны. И самое главное: радуйся.
— Чему?
— Всему.
Я не успел ответить. Перевёл взгляд за её спину, услышав знакомые тяжёлые шаги у двери, и заметил силуэт отца, замершего на пороге. Саша с интересом обернулась. Чуть склонила голову, и, заинтересованно шмыгнув носом, она приветливо кивнула, звонко воскликнув:
— Доброго дня, синьор, вы к Серхио? — И с умным видом поправив слишком большие для её носа очки, перевела взгляд на меня.
— Да… Серхио, а кто это?