— Да, Гизмо. Иду.
Ему остаётся томиться, догадываясь, что именно натворил брат. Где и с кем был ночью — примерно час назад.
*
За три часа и тридцать две минуты до инцидента
В Гонолулу полным-полно ночных клубов. И существуют они как раз для того, чтобы я не занимался грязными делишками дома — то есть не пачкал Хайер-билдинг. Но как же я не люблю отсюда выходить. В толпе угрюмых, кислых и тухлых непросто найти кусок мяса посвежее, без гнилостного душка, резко ударяющего в нос. И если да — он не всегда приятно щекочет ноздри, даже кровью, ещё не смешавшейся с алкоголем и метилендиоксиметамфетамином. Их кровь грязна всегда. Похожа на пересоленное соевое молоко. Тьфу. Впрочем, сегодня мне не нужно никого подыскивать и мучиться с выбором.
Слил по языку тонкой струйкой кофе, приготовленный Руди из только что обжаренных и смолотых зёрен. Крепчайший, чёрный, с благородной кислинкой. Одобрительно улыбнулся ему, с удовольствием отметив то облегчение, с которым франконец обмяк, опускаясь на один из круглых барных стульев. Он приятен мне — человек прошлого, приспособившийся к слишком шумному и перенаселённому миру будущего, умеющий быть незаметным и незаменимым в клоаке вечного бурления и копошения. Я прошёлся по краю его осторожных мыслей, узнал, чего желает он сегодня, завтра и сейчас. Немногого, как истинный отец — чтоб кошмарные сны о дочери не отягощали и не травили еженощно его душу. В этих снах Анна-Магдалена умирает в расцвете лет от неизлечимой болезни, оставляя его одиноким стариком. Слуг Морфея подкупить нельзя, как и нельзя договориться с самим Морфеем (теоретически можно, но это одна из самых сложных и экономически невыгодных аду сделок, проворачиваемых только через моего папочку). Однако можно договориться с человеком — точнее, с растревоженным сознанием. Усыпить его до того, как придёт бог сна.
Когда освобожусь от мерзостей, обозначенных на повестке дня, спрошу того, кто больше всего меня ненавидит, почему иногда меня вдруг пробивает творить добро. Оно, конечно, не любовь матери Терезы… больше похоже на расчётливую инвестицию, на щедрый дар рабу. Ему принесли холодный мёд в летнюю жару и двойной паек хлеба, пока остальные брошены подыхать от голода, и он кланяется в ноги господину, сверкая исхлёстанной плетьми спиной, почтительно и радостно целует руку, которая в другое время бросала его в темницу вместе с другими подневольными. Почему меня тревожат капризы моей темной сущности? Слишком много посторонних мыслей. Прочь, прочь из моей головы.
Оставил Рудольфу под стойкой пакет сильнодействующего снотворного, принудительно вывел себя из «Freezing point» через вход для персонала, чтоб папарацци не засекли, и поехал в папин особняк — забирать свой вкусный ужин.
Цыплёнок обосновался с гитарой на чердаке, стройно и звонко бренчал, порываясь совсем на крышу вылезти. Отмечаю в очередной раз чудаковатость музыкантов на фоне других знакомых мне творческих личностей. Кирсти с белокурым женоподобным приятелем тоже вёл себя дико и экстравагантно… пока не получил по морде в ту памятную драку у автобусов, чтобы затем превратиться в обычного напуганного человека и спрятаться. Страх всегда придаёт их маскам контуры настоящего лица. Приличные вмятины оставляет.
Цыплёнок ни о чём дельном не спросил. Пришёл в слишком буйный восторг от того, что я схватил его за обе истерзанные струнами руки — а я бы не проделал эту противную операцию, не надев сплошных перчаток — обулся в стоптанные кеды и с готовностью плюхнулся на моего Чужого¹. В голове у него плавали стыдливые приторно-розоватые видения поцелуя со мной вкупе с нежным объятием. Его детская неискушённая фантазия буксовала, силясь представить что-то сверх этого. Чем вообще могу я заняться с ним в туалете клуба? Попросив у дежурного охранника ключ и запершись изнутри от очереди желающих отлить или потрахаться.
Секс? Если смогу. И только не там. Проверил карманы. Тонкий шприц, незаметная игла — и я увезу его в тихое и пустынное место, тоже, впрочем, пропитанное зловонным человечьим духом. Но там всё заковано в холод, движение электронов по субатомным орбитам приостановлено, и пусть эти люди мертвы и потихоньку разлагаются — они хотя бы не воняют, надёжно запертые в стальные ящики.
Ты никогда не бывал в морге, цыплёночек? Ты спрашивал отца о моих предпочтениях. Самое время узнать, что же мне нравится.