Однажды он заговорил с ним и узнал, что его зовут Раду, а ещё то, что тот хорошо воспитан, а самое главное, он предан Османской империи, и это не просто слова. Раду стал взрослеть под присмотром шехзаде, который старался дать ему всё самое лучшее: образование, сладости, подарки, нежность, покровительственную любовь. Иногда он видел в глазах валахского юноши тот же отблеск, с которым он смотрел и на него.
— Ты уже, наверное, знаешь, что… — заговаривает с Раду Мехмед.
— Да, повелитель, — говорит тот смиренно, но в его взоре и близко не теплится это чувство, — но я бы предпочёл остаться здесь, — на секунду умолкая, — с Вами, шехзаде…
— Мехмед, — поправляет его тот и нарочито медленно подходит к нему, сбивая своё и дыхание юноши.
— Мехмед, — робко вторит тот, на секунду прикрывая глаза и трепеща ресницами, что заводит шехзаде ещё сильнее, вздрагивая и ощущая жёсткие пальцы на подбородке, неожиданно нежно сжимающие его, большой палец кружит по губам, заставляя приоткрывать их. Раду проводит языком по кончику пальца, срывая стон с губ будущего главы огромной империи.
Шехзаде дышит всё тяжелее, с трудом находит в себе силы отдёрнуть палец, но отпускать подбородок не торопится.
— Скажешь, рано? — набравшись смелости, произносит Раду. — Увидимся ли ещё? — взгляд печальный.
Мехмед неожиданно подаётся вперёд, врываясь в рот скромного юноши настойчиво, быстро жаля языком, исследуя, наслаждаясь тем, как тот вплотную прижался к нему, чувствуя, как напрягся его член, ощущая желание взять то, о чём мечтал всё долгое время, пока рос Раду. Рваные взаимные движения по спинам, поцелуй, затягивающий обоих в сладкое безумие, покалывающее, пульсирующее ощущение внизу живота. Мехмед отстраняется и ненасытным взглядом смотрит на любовника.
— Возьми же, — хнычет тот и ластится к рукам будущего повелителя щеками.
— Нетерпеливый какой, — цокает языком шехзаде, проговаривая это вибрирующим от страсти голосом, с головой выдавая себя.
— Хочу тебя, — шепчет Раду и вскрикивает, когда Мехмед разворачивает его к себе спиной, отбрасывая волосы с плеч юноши, быстро целуя обнажившуюся, холёную, бледную кожу.
Ладони бегут по высоко вздымающейся груди, сжимая её, вниз, к сосредоточию его мужской силы, освобождая того от штанов, и шехзаде удовлетворённо проводит рукой по напряжённому стволу, наслаждаясь стонами юноши.
— Хорош! — вскрикивает он, продвигая ладони к поджарым бёдрам, ощущая дрожь парня.
Неожиданно шехзаде вновь поворачивает Раду к себе, накрывает его губы смелым поцелуем, заставляя дрожать ещё сильнее, испытывать доселе непонятные чувства, возникшие вначале как благодарность и уважение к старшему, затем же переросшие в нечто большее, заставляющее по ночам просыпаться от чувственного образа старшего мужчины и ощущать под собой на простыне семя поллюций.
Они отрываются друг от друга еле дыша.
— Живёшь в моих покоях до отъезда, — повеление как желание, всепоглощающее, заставляющее забываться, движет сейчас мужчиной.
Раду грустно пытается перебить своего наставника. Тот прикладывает пальцы к губам и шикает.
— Я найду способ вернуть тебя обратно ко мне, а сейчас насладимся тем временем, что у нас осталось, — говорит Мехмед и тянет улыбающегося и возбуждённого юношу в сторону своей спальни.
Тем временем в покоях Лале.
— Ох, доченька, — шепчет тётушка и гладит тонкую ладошку взбудораженной девушки, — он же иноверец, как вы будете жить вместе, другие традиции, другой уклад жизни, мысли другие, а-а-а-а? Эх… — из глаз женщины брызгают слёзы.
— Предписано подчиняться воле старших, Шахи-хатун, сказал так дядюшка, значит, исполню, — проговариваю, а у самой горит лицо, словно спелые маки, трепещут опущенные ресницы, а нижняя губа прикушена, чтобы внезапная торжествующая улыбка не озарила его, а то догадается тётка, что давно уже сердце отдано ему, чужеземцу, христианину, Владу Басарабу.