Ропот все нарастал, и Бертран не заметил, что почти сорвался на крик — наверное, по-другому нельзя было быть услышанным в этом зале, где уже столько лет были заняты одним переливанием из пустого в порожнее. Вздрагивая от охватившего его гнева, он почти оттолкнул от себя микрофон и прошел обратно на свое место; словно сквозь наброшенное на голову одеяло, он слышал, как аплодируют ему с рядов, где расположились министры и депутаты «Свободной Бакардии».
— С боевым крещением, коллега, — добродушно сказал Патрис, обернувшись к нему; Бертран машинально кивнул ему, больше занятый тем, чтобы достать из кармана платок и прижать его к полыхающему лицу. — Не хотите выступать так почаще? Можете стать звездой Youtube.
— Не думаю, что это то направление, которое я хочу придать своей карьере, — ответил Бертран, на что Патрис усмехнулся:
— Ну что вы, мы живем в двадцать первом веке, так что все там будем рано или поздно. Все там будем…
***
В той части кафе «Боден», что была обычно зарезервирована для господ министров и депутатов, ничто не напоминало о перепалках, случившихся на заседании: даже Патрис, готовый, казалось, еще недавно броситься с кулаками на первого попавшегося ему представителя «Республиканского действия», вид имел вполне мирный и даже веселый, сидя за своим столиком вместе с Клариссой и вовсе не заботясь о том, что неподалеку от него сидели люди, еще полчаса засыпавшие его ядовитыми замечаниями. Бертран расположился чуть невдалеке, выбрав столик у окна; ему, не обладавшему опытом премьер-министра, было сложнее взять себя в руки, и он сделал заказ, почти не глядя в меню, больше занятый повторением в своей голове диалога между ним и Цинциннатом, а также придумыванием новых, более хлестких и остроумных, пусть и запоздалых формулировок, которые могли бы помочь ему поставить на место его злосчастного оппонента. Может быть, из-за этого, и вдобавок из-за вспышки, что случилась с ним на заседании, в затылке его начала разливаться неимоверная, застилающая глаза боль; стоило Бертрану повернуть хоть немного голову — и мозг его будто пронзали раскаленным прутом, а кровь начинала горячо и истерично пульсировать в висках. Поэтому Бертран старался сидеть, не шевелясь, и мрачно гадал, полегчает ли ему хоть немного до того, как придет время возвращаться в министерство, или мигрень останется с ним до конца дня, и ее будет не унять никакими таблетками — увы, последнее время подобное происходило с ним все чаще и чаще.
— Простите, господин министр, — почтительно произнес появившийся официант, — пришла какая-то девушка, уверяет, что у нее с вами назначена встреча…
«Черт, Хильдегарда». О ней-то в пылу споров (как случившихся в действительности, так и воображаемых) Бертран успел совершенно забыть.
— Да, пропустите ее. И принесите еще прибор.
Со своего места он мог видеть, как Хильдегарда заходит в зал, и метрдотель принимает у нее пальто; сопровождаемая официантом, девчонка сделала шаг вперед, и ее появление, Бертран не мог не отметить, произвело маленький фурор. Тому была причина, ведь все в облике вошедшей, начиная от странно покрашенных волос и заканчивая бесформенным, увешанным брелоками, перьями и еще не пойми чем рюкзаком, буквально кричало о том, что она забрела, мягко говоря, не по адресу. Хильдегарда, несомненно, тоже это чувствовала: старалась держать спину и голову прямо, но все равно косилась по сторонам так, будто вокруг нее кружила стая голодных тигров; что до сидящих в зале, то все они, начиная с Патриса, чье презрительное выражение лица Бертрану было видно особенно хорошо, смотрели на нее так, как смотрят, наверное, лейкоциты на случайно залетевший в их стерильное царство микроб.
Конечно, когда Хильдегарда приблизилась к столику Бертрана, все внимание оказалось обращено и к нему, но к этому он успел подготовиться достаточно, чтобы сделать вид, что не происходит ничего особенного: гостье доброжелательно улыбнулся и жестом предложил сесть.
— Добрый день. Рад, что вы пришли.
— Здравствуйте, — оказавшись в обществе Бертрана, она явно чуть осмелела: спокойно приняла у официанта меню, пробормотала «спасибо», когда ей наполнили стакан водой, а вот от попытки налить ей вина из стоящей на столе бутылки (перед этим официант явно поколебался, и Бертрану пришлось взглядом подстегнуть его) отказалась весьма решительно:
— Нет-нет, не надо! Лучше… можно мне чаю?