Если прошлое и пыталось что-то показать, словно обладало разумом и целью, то Алданон едва ли понимал универсальный для любой эпохи язык насилия. На душе оставалось пусто, словно из неё изъяли что-то светлое, дарующее надежду, а тело продолжало движение, желая только выжить. Он давно перестал следить за логикой помещений и не восхищался работой древних дварфов-строителей. Зато Энна ещё рисовала, низко склонив голову к листу и едва не попадая в глаз сточенным концом карандаша.
Когда Алданон, пошатываясь, подошёл ближе, то увидел полностью чёрный лист, исполосованный вдоль и поперёк разными рисунками, надписями, рунами и просто жирными ломаными линиями. Грифель давно отломился от нажима, как и ноготь на указательном пальце, но Энна ничего не замечала и рисовала уже собственной кровью; взгляд опустел. Наплевав на риски и чьи-то дурацкие правила, Алданон мягко обхватил её за плечи и торопливо заговорил:
— Если ты слышишь меня… прекрати себя мучить. Освободись! Пожалуйста!
Её лицо так и осталось непроницаемым, но рука едва заметно дёрнулась, сбилась. Тем временем Форд, оклемавшись после удара о стену, стряхивал с одежды пыль и растерянно оглядывался по сторонам. На лунатика он уже точно не походил, и Алданон с облегчением выдохнул.
— Это… реальность? — робко поинтересовался Форд, будто уточнял, на тот ли берег сошёл, попытался встать и, пошатнувшись, схватился обеими руками за стену. — Ох, почему эти иллефарнцы так любили иллюзии? Нет бы устроить соревнование по бриджу…
— Всё хорошо, ты справился, — наперво Алданон решил поддержать его, а затем уже огорошить своей безумной догадкой. Возможно, услышав её, Энна тоже сможет найти путь назад. — Только, боюсь, нам не морочат голову, а лезут в неё напрямую — из прошлого. Также подозреваю, что наш наниматель — господин Джерро — знал о ловушке, но побоялся лезть в неё лично.
Так и не совладав с устойчивостью, Форд осел спиной к стене и устало уронил голову на ладони, подумал немного, а затем, прищурившись, взглянул на Салхану, который неподвижно стоял вдалеке ото всех у завала.
— Чтобы мы прошли испытания и добыли для него… нечто.
— Мастер Дюррант намекал, что в группе будет лояльный к Джерро сотрудник, который убедится в успехе миссии.
Высказав последнее, что висело на душе невысказанным грузом, Алданон даже почувствовал облегчение. Форд кивнул — серьёзность красила его, но одновременно и печалила: в нём уже с трудом узнавался тот студент, что жаждал приключений ради самоутверждения. Пыль оттеняла тёмные волосы будто ранняя седина.
— И вы подозреваете нашего руководителя. Хм… «Задача первостепенной важности»… — Алданону показалось, что Форд снова бредил, но тот внезапно грустно рассмеялся. — Я был рядом, когда лагерь окружили друиды. Эльфийка требовала нашего ухода, но Салхана ответил, что никак не может повернуть обратно в силу «задачи первостепенной важности», — отчеканил он, подражая деловому тону руководителя. — Он развязал тот бой, хотя нам позволили уйти! Этот жалкий чонда продал нас!
Алданон не знал, как поступить и что вообще думать: он не годился в лидеры и тем более не имел права принимать важные для группы решения, однако и не хотел подвергать её лишней опасности. Внезапно появившийся запах гари отложил самый важный — не прозвучавший — вопрос на будущее; они оба переглянулись с нехорошим предчувствием.
Карандаш в окровавленной руке Энны заволокло дымом; крошечный язычок пламени лизнул пальцы и перебрался выше, мгновенно пожрав кусок дерева. Алданон выпустил её из рук, отступил и, не отводя взгляд от тонких почерневших пальцев, стал ждать. Форд такого позволить себе не мог и от шока долго мешкал, ожидая его реакции, а когда метнулся к Энне, намереваясь выбить пламя, Алданон встал у него на пути.
— Не трогай её, подожди.
— Да вы спятили! Она же…
— Должна сама выйти! — закончил Алданон за него — громко и резко, как никогда не срывался. Форд заглянул ему в глаза, насупился, но руку убрал.
Чтобы не думать — смотреть, но не видеть, — Алданон вновь похвалил его за проницательность.
— Брехня всё это — что испытания учат. Знаете, как я поступил, когда надо было сразиться насмерть за своих родных? Сбежал.
К запаху горелого дерева примешивался ещё один — куда более тревожный, мерзкий…
— Ты понял, что смерть — слишком высокая цена для храбрости. Ни один родитель не должен пережить своего ребёнка — это противоречит логике и законам природы.
…Если Энна не сможет играть на лютне, пробуждение покажется ей куда большей пыткой, чем само испытание, и растянется на долгие годы сожалений.