Энна остолбенела, поэтому Алданону пришлось мягко подтолкнуть её за плечи. Сам он думал об Эрне, сколько испытаний тому ещё предстояло пройти. Юнец без цели, которому и тайны никакие не сдались, уже мог завладеть мудростью архитекторов. Энна же о дварфах будто не вспоминала, а, шипя, попыталась развернуть к себе лютню. Тубус с рисунками она выкинула — теперь Алданон понимал, откуда столько разбросанных личных вещей в залах.
— Ты поступила очень храбро, — заметил он, когда они зашли в освещённый коридор. — Мне жаль, что так вышло.
Алданон и сам не понимал, что именно хотел сказать, и покраснел от смущения.
— Что я сожгла себя? — Кривая усмешка исчезла, едва Энна заметила отметины на его шее. Она остановилась на повороте к следующему испытанию, где ни одного зала не видно, и потянулась к Алданону здоровой рукой, легонько провела кончиками пальцев по линии мнимого пореза и заглянула в глаза с такой теплотой, что сжалось сердце. — Твой голос придал мне сил пойти на это — звучит странно, но так и есть. Ты хороший человек, Алданон… наверное, даже слишком.
От касаний по коже пробежали мурашки. Сглотнув подступивший ком, Алданон решительно перехватил её руку. Ему всё ещё хотелось подарить ей потерянные песни, но и дураком он тоже не был.
— К чему ты ведёшь?
Собственный голос показался чужим — сиплым и равнодушным, — что не укрылось от Энны. В ответ она чуть сжала пальцы.
— Отступи сейчас. Да, я прошу о многом, но Форд прав: ты не готов… и не обязан мучиться ради чужих корыстных целей.
Алданон разочарованно опустил взгляд и обернулся в сторону третьего, последнего этапа — до заветной вершины всего пара ступеней осталась. Нужно быть дураком, чтобы бросить всё сейчас. Он осторожно высвободился, подчёркивая своё решение и не желая обидеть Энну.
— Пока у Путей Испытаний хранится наша кровь, мы все находимся в ловушке. Думаешь, я хочу тебя туда одну отпускать? Нет, вместе пойдём до конца.
Несколько мгновений они напряжённо смотрели друг на друга. Энна улыбалась, морщась от боли, пока Алданон гадал о её роли в планах Джерро и успокаивал себя мыслью, что с изувеченной рукой она почти не представляла опасности.
— Хорошо, — наконец произнесла она. — Вместе так вместе.
— Наперво я загляну в прошлое. Не делай глупостей, — предупредил Алданон, и Энна с готовностью кивнула.
От него не скрылось странное совпадение, что на место загадочной эльфийки из прошлого уже претендовала другая — из настоящего. Ещё утром Алданон бы клюнул на её уловки: одинокому человеку не нужно многого — лишь одно доброе слово. Если прошлое действительно хотело предупредить об опасности, оно добилось успеха.
Из страха сделать неверный шаг и проиграть он больше прислушивался к ощущениям; давно перестал и обращать внимание на однообразную унылую архитектуру, статуи со смиренно сложенными на груди руками и тёмно-серые стены. Строителям было всё равно, как выглядело их творение, а угнетающая атмосфера лучше всего передавала ощущения при взгляде на давно погибшую цивилизацию. Алданон не видел других уцелевших построек времён Второго Иллефарна, но почему-то знал, что все они будут выполнены в похожем траурном стиле.
Зал, в который предстояло зайти, заволокло непроницаемой тьмой, словно кто-то завесил арку чёрным холстом. Тайна в данном случае не вызывала восторга, а лишь холодила внутренности нехорошим предчувствием. На пороге тёмной бездны Энна расцепила их руки и попыталась вглядеться, однако даже эльфийский взор не помогал. Алданон с сожалением уставился на ладонь, ещё тёплую от прикосновения, и устыдился своих недавних мыслей, а также небывалой для него жадности: чего бы ни добивались остальные, ему самому не следовало идти на поводу разрушительных, совершенно чуждых мыслей, от которых бешено колотилось сердце. Магия же поощряла собранность и хладнокровие — вряд ли древние иллефарнцы считали иначе, когда создавали хитрые механизмы и ловушки. Даже в их архитектуре не встречалось ни намёка на экспрессивность.
Алданон так глубоко погрузился в свои мысли, что проморгал момент, когда Энна потянулась к карману. Покалеченная рука покоилась на лютне, но другой она выудила небольшую свирель с четырьмя отверстиями и сыграла быстрый, бодрый мотив, от которого сама душа в унисон встрепенулась. В ногах тут же появилась небывалая лёгкость; к своему стыду и ужасу Алданон внезапно подпрыгнул, отбил чечётку и спел детскую песенку:
— …Никто не скажет, будто я тиран и сумасброд, за то, что к чаю я люблю хороший бутерброд! [1]