Не знаю, какие порядки в других приютах, но мой всё больше и больше напоминал мне казарму. После обеда: пустой, без мяса суп, каша, один кусочек хлеба из отрубей, и стакан чуть подслащённой воды, девочки разошлись по рабочим комнатам. Без дела никто не сидит. Кто-то убирает, кто-то стирает, часть девочек села вместе с Ольгой за шитьё: вся одежда, вплоть до пальто, изготавливается руками воспитанниц. В швейную определили и меня.
Вечером, когда все готовились ко сну, ко мне подошла Фрея и, показав зажатый кулачок, сказала:
- Подарок!
А потом раскрыла ладонь...Мой медальон...Я крепко обняла девочку, и она прижалась ко мне. Мы постояли так несколько минут. За последние дни, это были лучшие минуты.
Ольга пришла, пожелала нам "доброй ночи" и ушла...девочки вдруг стали двигать мою кровать. Подняв несколько плашек, Жанна достала...мой сундучок! А девочки вытолкнули вперёд, Наиру, самую тихую среди тихих.
- Она успела спрятать. - пояснила мне Птичка
Я молча глотала слёзы. А что можно сказать? Худенькая Наира рискнула вернуться в комнату, из которой всех выгнали после моего избиения, отправив в рабочие комнаты, в наказание, о чём мне рассказала сестра Сима. Девчонок заставили работать до полуночи, директор срывала злобу. Наира не только вернулась, одна сдвинула кровать, и убрала сундучок в девчачий тайник. А я ведь ей никто.
- Ты одна из нас! - прервала мои горькие мысли Жанна.
И это стало и наградой для меня, и обязанностью. Одна из...Я буду очень стараться.
- Надо будет сказать, что бы он подбил твою трость чем-нибудь. Стучит.
Мы с Жанной крадёмся по коридору третьего этажа. Нам запрещено здесь находиться. Но на этом этаже ночью есть освещение в комнатах, даже в пустых. К сожалению, запертых...
Наконец Жанна находит открытую дверь и быстро вталкивает меня в комнату. В коридоре раздаются шаги. Мы стоим, замерев: сюда или мимо? Сюда. Дверь открывается, сестра Сима, разглядев наши виноватые лица, разрешает остаться, ненадолго.
- Давай! Быстрее!
Жанна ставит сундучок на пол, я сажусь и откидываю крышку.
Первым я достала довольно большой свёрток. Необычная на ощупь бумага с розовыми и зелёными полосами, сделанная из неизвестного мне материала, шурша, легко развернулась. И я пожалела, что рядом со мной Жанна.
Перед нами лежало не просто богатство, перед нами лежало огромное состояние: кружевная пелерина с капюшоном, манжеты и два воротничка из нежно-розового шёлка были обильно украшены круглыми розовыми жемчужинами разного размера.
Жанна опустилась на колени и неверяще прикоснулась пальцем к сокровищу. Её лицо раскраснелось, а руки жадно гладили и трогали жемчуг. Потом она тряхнула головой, будто стряхивая какие-то мысли, и негромко приказала:
- Убери и никому не показывай, за такое и убить могут. - на короткое мгновение по её лицу скользнуло разочарование. - Продать это мы всё равно не сможем, так что сохрани. Когда-нибудь тебе пригодится.
Вторым был запертый на крохотный магический замочек дневник с обложкой, обтянутой розовым бархатом. Как я не старалась, открыть замочек мне не удалось, и мы отложили в сторону и эту вещь.
За дневником последовал ещё один, уже небольшой свёрток. Раскрыв его, я сильно прикусила губу зубами, чтобы не взвыть в голос. Мама сохранила первые, сплетённые мной, кружева.
Мама, в отличии от соседей, которые пристраивали детей к работе очень рано, не поддавалась на мои уговоры и отказывалась учить меня, говоря:" Мала ещё, успеешь глазки испортить".
Но, я была упряма, и однажды просидела на стуле, без еды, утро, день, вечер и почти всю ночь. Никакие уговоры на меня не подействовали. И даже, когда мама заплакала, я лишь плотно зажмурила глаза и отказалась идти кушать.
Все мои друзья работали с родителями, и только я бездельничала. Никто не осуждал меня, но и обращались со мной снисходительно, ведь я не помогала своей семье.
Я настояла на своём, и вот передо мной мои первые кружева. Нелепые, с пропущенными узлами, и длинными, кое-как закреплёнными, нитями. Мама сохранила их.
Первый раз со дня смерти мамы заплакала по ней. Я не была на её похоронах, и где-то глубоко во мне жила надежда, что мама вернётся, мне надо лишь дождаться её. А то, что я видела в нашем доме, это сон, кошмарный сон. Он просто приснился.
Но, взяв в руки своё изделие, вдруг поняла: это всё...мама не вернётся. Её нет. Моей красивой, доброй, хорошей мамы больше нет.
Прижав к лицу кружева, я рыдала, стараясь делать это беззвучно, помня - в приюте шуметь нельзя. Моя прошлая жизнь и теперешняя сплетались, принося невыносимую боль, рвущую изнутри.
Жанна села рядом со мной и, прижав меня к себе, гладила по спине, приговаривала:
- Вот и молодец. Давно пора. А то, как статуя неживая ходишь. Вроде и здесь, и нет тебя. Плачь родная, плачь.